Историческое пространство XIII века

Маалуф Амин "Крестовые походы глазами арабов"

century13th.narod.ru
for_chuda@inbox.ru
Версия для печати. Вернуться к сайту 19.08.2007

Часть вторая. Оккупация (1100 - 1128).

Всякий раз, когда франки овладевали одной крепостью,
они нападали на другую. Их власть продолжала возрастать,
пока они не захватили всю Сирию и не изгнали мусульман из этой страны.


Факр аль-Мульк Ибн-Аммар, правитель Триполи.

Глава четвёртая. Две тысячи дней Триполи.

          После стольких, следующих друг за другом поражений и стольких разочарований, три неожиданные новости, достигшие Дамаска летом 1100 года, породили немало надежд. Об этом говорили не только среди поборников ислама в окружении кади аль-Харави, но и на рынках, под аркадами деловых рядов, где продавцы шёлка, золотой парчи, камчатного белья и драгоценной утвари, сидя в тени виноградных лоз, передавали от лавки к лавке через головы проходящих благоприятные известия.
          В начале июля – первый, вскоре подтвердившийся слух: старый Сен-Жиль, который никогда не скрывал своих намерений относительно Триполи, Хомса и всей центральной Сирии, неожиданно отплыл в Константинополь вследствие конфликта с другими вождями франков. Говорили по секрету, что он уже не вернётся.
          В конце июля пришла вторая, ещё более важная новость, распространившаяся за несколько минут от мечети к мечети, от улицы к улице. «Во время осады города Акры Годфруа, властитель Иерусалима, был поражён стрелой, которая убила его», – сообщает Ибн аль-Каланиси. Поговаривали также об отправленных фруктах, которыми некий благородный палестинец угостил франкского вожака. Некоторые полагали, что смерть была естественной, ввиду эпидемии. Но публике больше нравилась версия дамасского хрониста: Годфруа погиб от рук защитников Акры. Не свидетельствовала ли эта победа, пришедшая через год после падения Иерусалима, что ветер начал дуть в другую сторону?
          Это впечатление ещё больше усилилось, когда несколькими днями позже стало известно, что Боэмонд, самый грозный из франков, только что угодил в плен. Победил же его Данишменд Мудрый. Как и три года назад, во время сражения за Никею, турецкий вождь осадил армянский город Мелетию. «Узнав об этом, – пишет Ибн аль-Каланиси, – Боэмонд, царь франков и владыка Антиохии, собрал своих людей и выступил против армии мусульман». Это было рискованное предприятие, поскольку чтобы достичь осажденного города, командиру франков нужно было неделю ехать верхом через горную местность, находившуюся прочно в руках турок. Осведомлённый о его приближении, Данишменд устроил засаду. Боэмонд и пятьсот сопровождавших его рыцарей наткнулись на плотину стрел, которые обрушились на них в узком проходе, где они не могли развернуться. «Бог дал победу мусульманам, которые убили большое число франков. Боэмонд и несколько его спутников попали в плен». Закованных в цепи, их увезли в Никсар, на север Анатолии.
          Последовательное устранение Сен-Жиля, Годфруа и Боэмонда, трёх главных участников франкского вторжения, казалось прямо-таки знаком свыше. Те, кто были устрашены кажущейся непобедимостью воинов Запада, воспряли духом. Не пора ли нанести им решающий удар? По крайней мере один человек желал этого страстно. Это был Дукак.
          Кто мог отрицать, что молодой князь Дамаска являлся ревностным защитником ислама? Разве он не доказал в полной мере во время битвы у Антиохии, что он готов покинуть своих для служения общим интересам? Правда, этот представитель рода сельджуков лишь весной 1100 года вдруг открыл для себя необходимость войны с неверными. Один из его вассалов, вождь бедуинов на плато Голан, жаловался на неоднократные набеги франков из Иерусалима, отбиравших его урожай и похищавших его стада. Дукак решил утихомирить их. В один из майских дней, когда Годфруа и его правая рука, племянник Боэмонда Танкред, возвращались со своими людьми после особо удачного набега, их атаковала армия Дамаска. Отягощённые добычей, франки оказались не в состоянии вступить в бой. Они предпочли удрать, оставив множество убитых. Сам Танкред спасся чудом.
          Чтобы отомстить, он организовал карательный рейд прямо в окрестности сирийской метрополии. Фруктовые сады были опустошены, деревни разграблены и сожжены. Застигнутый врасплох масштабом и скоростью ответного удара, Дукак не осмелился оказать сопротивление. С присущей ему непоследовательностью он уже горько сожалел о своей операции у Голана и дошёл до того, что предложил Танкреду заплатить ему крупную сумму, если тот согласится уйти. Разумеется, предложение только укрепило решимость франкского предводителя. Рассудив, вполне логично, что князю деваться некуда, он послал к нему делегацию из шести человек с требованием обратиться в христианство или сдать Дамаск. Это было уже слишком. Потомок сельджуков, возмущённый такой наглостью, приказал арестовать эмиссаров и, заикаясь от негодования, велел им, в свою очередь, принять ислам. Один из них согласился. Пятерым оставшимся немедленно отрубили головы.
          Как только это стало известно, Годфруа присоединился к Танкреду и со всеми людьми, которые были в их распоряжении, они на протяжении десяти дней осуществляли операцию по систематическому разрушению окрестностей сирийской столицы. Богатая долина Гута, которая «окружала Дамаск наподобие лунного ореола», – по выражению Ибн Джубаира, представляла теперь печальное зрелище. Дукак не двигался. Закрывшись в своём дворце в Дамаске, он ждал, пока пройдёт ураган. Тем паче, что его голанский вассал отверг его сюзеренитет и стал отныне платить ежегодную дань властителю Иерусалима. Что ещё хуже: население сирийской метрополии стало обвинять своих правителей в неспособности защитить их. Люди ругали турецких солдат, которые как павлины разгуливали на рынках, но исчезали без следа, когда враги оказывались у ворот города. Дукак был одержим навязчивой идеей мщения, и как можно более скорого, что позволило бы ему реабилитироваться в глазах собственных подданных. Легко представить, какую великую радость доставило сельджукскому князю в этих условиях, после полного трехмесячного бездействия, известие о гибели Годфруа. Случившееся же вдобавок чуть позже пленение Боэмонда вдохновило Дукака на подвиг.
          Случай представился в октябре. «Поскольку Годфруа был убит, – повествует Ибн аль-Каланиси, – его брат, граф Бодуэн, правитель Эдессы, отправился в Иерусалим с пятью сотнями рыцарей и пехотинцев. Узнав о его движении, Дукак собрал свои отряды и выступил ему навстречу. Он встретил его на побережье около Бейрута». Бодуэн, очевидно, намеревался воспреемствовать Годфруа. Это был рыцарь известный своей жестокостью и отсутствием всяких моральных ограничений, как показало убийство его «приёмных родителей» в Эдессе, но это был также смелый и храбрый воин, присутствие которого в Иерусалиме представляло бы постоянную угрозу для Дамаска и для всей мусульманской Сирии. Его гибель или пленение фактически обезглавило бы в этот критический момент армию вторжения и привело бы к пересмотру вопроса о пребывании франков на Востоке. И если время для нападения было выбрано удачное, не менее подходящим являлось и место атаки.
          Двигаясь с севера вдоль средиземноморского побережья, Бодуэн должен был достичь Бейрута к 24 октября. Перед этим ему предстояло пересечь Нахр-аль-Кальб, старую границу империи Фатимидов. Около устья «Собачьей реки» дорога суживалась, огибая крутой берег и отвесные скалы вдоль него. Это место было идеальным для засады. Именно здесь Дукак и решил дожидаться франков, спрятав своих людей в пещерах и на лесистых склонах. Разведчики регулярно сообщали ему о продвижении врагов.
          Со времён далёкой древности река Нахр-аль-Кальб была местом, где запечатлевались маниакальные устремления завоевателей. Если кому-то из них удавалось здесь пройти, он был так горд этим, что обязательно оставлял на прибрежных скалах рассказ о своём великом деянии. В эпоху Дукака можно было уже любоваться множеством таких свидетельств, от иероглифов фараона Рамзеса II и клинописи вавилонского Навуходоносора до латинских похвал, которые адресовал своим храбрым галльским легионерам Септим Север, римский император сирийского происхождения. Но этой когорте завоевателей противостояла другая более многочисленная группа воителей, мечты которых разбились об эти скалы и не оставили на них никаких следов. Правитель Дамаска нисколько не сомневался, что «окаянный Бодуэн» скоро присоединится к этой последней группе побеждённых. Он не только отомстит за причинённое ему бесчестие, но и вновь займёт главное место среди сирийских князей и снова будет пользоваться властью, которую подорвало внезапное появление франков.
          Одним из тех, кто пронюхал об этом плане, был новый правитель Триполи, кади Факр аль-Мульк, который за год до этого сменил своего брата Джалаля аль-Мулька. Поскольку властитель Дамаска зарился на Триполи перед приходом франков, у кади имелись причины опасаться поражения Бодуэна, ибо Дукак в этом случае выступил бы в качестве поборника ислама и освободителя сирийской земли, главенство которого нужно было бы признавать и капризам которого пришлось бы подчиняться.
          Чтобы избежать этого, Факр аль-Мульк не брезговал ничем. Когда он узнал, что Бодуэн приближается к Триполи по дороге Бейрут - Иерусалим, он послал ему вино, мёд, хлеб и прочую снедь, а также богатые подарки из золота и серебра и посла, настоявшего на разговоре с глазу на глаз. Во время этой беседы он уведомил Бодуэна о ловушке, приготовленной Дукаком, сообщил ему детали, касающиеся расположения дамасских отрядов и завалил советами относительно наилучшей тактики. Поблагодарив кади за сотрудничество, столь же ценное, как и нежданное, предводитель франков продолжил свой путь к Нахр-аль-Кальбу. Ничего не подозревавший Дукак тем временем готовился обрушиться на франков, как только те вступят на узкую прибрежную полосу, которую его лучники держали под прицелом. Франки действительно заявились со стороны поселения Джунах и двигались, демонстрируя совершенную беззаботность. Ещё несколько шагов и они будут в западне. Но они неожиданно остановились, а потом стали медленно отходить. Ещё ничего страшного не произошло, но, увидев, что враг не поддался на его уловку, Дукак потерял всякую почву под ногами. Уступая наседавшим на него эмирам, он, наконец, дал приказ лучникам выпустить несколько залпов стрел, однако не осмелился бросить на франков свою конницу. Когда опустилась ночь, моральный дух мусульманских отрядов упал окончательно. Арабы и турки обвиняли друг друга в трусости. Произошло несколько потасовок. На следующее утро после короткой стычки дамасское войско ретировалось в горы Ливана, тогда как франки спокойно продолжили свой путь в Палестину.
          Кади Триполи предпочёл спасти Бодуэна, полагая, что главная опасность для его города исходит от Дукака, который сам поступил точно также с Карбугой два года назад. И кади, и Дукаку в решающий момент присутствие франков казалось меньшим злом. Но зло растёт быстро. Через три недели после неудачной засады у Нахр-аль-Кальба Бодуэн провозгласил себя королём Иерусалима и предпринял организационно-завоевательные действия для укрепления власти захватчиков. Пытаясь, столетием позже, понять, что заставило франков прийти на Восток, Ибн аль-Асир приписывает инициативу этого движения королю Бодуэну, «аль-Бардавилу», которого он считал в некотором роде правителем Запада. В какой-то мере это соответствовало действительности, ибо, хотя этот шевалье был лишь одним из многочисленных руководителей вторжения, мосульский историк имел основания характеризовать его как главного деятеля периода оккупации. По сравнению с неизлечимой раздробленностью арабского мира франкские государства, ввиду решительности, боевых качеств и относительной солидарности, проявили себя как настоящие региональные державы.
          Мусульмане располагали, однако, одним важным козырем, который давала им крайняя численная слабость их врагов. Сразу после падения Иерусалима большинство франков возвратилось на родину. Бодуэн при вступлении на трон мог рассчитывать только на несколько сотен рыцарей. Но эта слабость исчезла, когда весной 1101 года стало известно, что в Константинополе собрались новые франкские ополчения, гораздо более многочисленные, чем прежде.
          Первыми, конечно, забили тревогу Кылыч-Арслан и Данишменд, которые ещё помнили последний поход франков в Малую Азию. Они, не мешкая, решили объединиться и попробовать преградить путь новому вторжению. Турки более не осмеливались идти в сторону Никеи или Дорилеи, находившихся отныне твёрдо во владении Рума. Они предпочли устроить новую западню намного дальше на юго-востоке Анатолии. Кылыч-Арслан, который прибавил и в возрасте, и в опыте, велел отравить все источники воды вдоль пути, которым шла предшествующая экспедиция.
          В мае 1101 года султан узнал, что около ста тысяч людей переправились через Босфор под началом Сен-Жиля, в течение года находившегося в Византии. Кылыч-Арслан собирался следовать за врагом по пятам, выбирая момент для нападения. Первым этапом на их пути должна была стать Никея. Но, как ни странно, разведчики, находившиеся около бывшей султанской столицы, не увидели никого. Ни с Мраморного моря, ни даже из Константинополя никаких известий о них не было. Кылыч-Арслан вышел на их след только в конце июня, когда они совершили внезапный набег на принадлежавший султану город Анкара, в центре Анатолии, на исключительно турецкой территории. Этого нападения турки никак не ожидали, и, прежде чем они прибыли на место, франки захватили город. Кылыч-Арслану показалось, что он вернулся на четыре года назад, к моменту падения Никеи. Но в этот раз времени для переживаний не было, ибо западные пришельцы теперь уже угрожали самым главным его владениям. Он решил устроить им ловушку, когда они выйдут из Анкары, чтобы направиться на юг. Но он снова допустил ошибку: захватчики, повернувшись спиной к Сирии, решительно двинулись на северо-восток в направлении Никсара, мощной крепости, в которой Данишменд держал Боэмонда. Так вот оно что! Франки хотят освободить правителя Антиохии!
          Султан и его союзник только теперь поняли, куда идут чужеземцы, и, хотя этот маршрут казался им почти немыслимым, они решили устроить на нём засаду. Это место находилось у посёлка Марзифун. Пришельцы достигли его в первые дни августа, измотанные палящим солнцем. Это были несколько сотен рыцарей, едва передвигавших ноги и сгибавшихся под тяжестью раскалённых доспехов. За ними шло пёстрое сборище, состоявшее больше из женщин и детей, чем из настоящих воинов. Франки обратились в бегство при первой же атаке турецкой конницы. Это была не битва, а мясорубка, продолжавшаяся целый день. Под покровом ночи Сен-Жиль бежал вместе с ближайшими соратниками, бросив свою армию на произвол судьбы. На следующий день оставшиеся в живых франки были отправлены для продажи в рабство. Тысячи молодых пленниц заполнили гаремы Азии.
          Едва закончилась бойня у Мерзифуна, как новые известия потревожили Кылыч-Арслана: очередное франкское ополчение уже шло через Малую Азию. На этот раз маршрут не был неожиданным. Воины креста двинулись на юг и только после многих дней пути поняли, что этот путь вёл их в западню. Когда султан со своей конницей прибыл в конце августа на северо-восток, франки, измученные жаждой, уже погибали. Они были истреблены, не оказав сопротивления.
          Но это ещё не было концом. Третья франкская экспедиция последовала за второй по тому же пути с интервалом в одну неделю. Рыцари, пехотинцы, женщины и дети достигли, совершенно обезвоженные, города Гераклеи. Они уже видели сверкающую гладь реки и бросились к ней в беспорядке. Но как раз на берегу этого водного потока их и поджидал Кылыч-Арслан…
          Франки уже никогда не смогли полностью оправиться после этого тройного избиения. С той жаждой экспансии, которая воодушевляла их в первые решающие годы, со столь большим начальным притоком людей, как военных, так и гражданских, они, конечно, успели колонизовать весь арабский Восток до того, как тот опомнился. Но затем именно нехватка людей стала причиной самого долговечного и самого впечатляющего франкского творения на земле арабов: речь идёт о строительстве крепостных замков. Ибо, чтобы компенсировать слабость их личного состава, они были вынуждены строить крепости, столь мощные, что горстка защитников могла оборонять их от множества осаждающих. Но франкам на протяжении долгих лет помогало в преодолении численной слабости ещё одно, ещё более грозное, чем их крепости, оружие: инерция арабского мира. Ничто так хорошо не иллюстрирует тогдашнее положение дел, как приводимое Ибн аль-Асиром описание удивительной битвы, развернувшейся около Триполи в начале апреля 1102 года.

          Сен-Жиль, которого проклял бог, вернулся в Сирию после того, как был раздавлен Кылыч-Арсланом. В его распоряжении оставалось не более трёх сотен людей. И тогда Факр аль-Мульк, правитель Триполи, послал сказать королю Дукаку и властителю Хомса: «Настало время навсегда покончить с Сен-Жилем, пока у него так мало войска!» Дукак послал две тысячи людей, а правитель Хомса пришёл лично. Отряды из Триполи присоединились к ним перед воротами города, и они вместе дали бой Сен-Жилю. Тот бросил сто своих солдат против людей Триполи, сто – против воинов Дамаска, пятьдесят – против Хомса и ещё пятьдесят оставил при себе. Отряд из Хомса бежал при одном виде врага, за ними вскоре последовало войско Дамаска. Только триполитанцы оказали сопротивление. Увидев это, Сен-Жиль атаковал их с двумя сотнями других солдат, разбил их и убил семь тысяч.

          Неужели три сотни франков победили несколько тысяч мусульман? И всё же рассказ арабского историка, видимо, соответствует действительности. Самое правдоподобное объяснение состоит в том, что Дукак решил отплатить кади Триполи за его поведение во время засады у Нахр-аль-Кальба. Предательство Факра аль-Мулька помешало устранению основателя Иерусалимского королевства; реванш князя Дамаска привёл к созданию четвёртого государства франков: графства Триполи.
          Через шесть недель после этого унизительного поражения произошла новая демонстрация беспечности местных правителей, которые, несмотря на численное преобладание, оказались неспособными извлечь выгоду из ситуации, даже оказавшись победителями.
          Упоминаемые события произошли в мае 1102 года. Египетская армия численностью около 20 тысяч человек под командованием Шарафа, сына визиря аль-Афдала, пришла в Палестину и сумела застать врасплох отряды Бодуэна у Рамлеха, около портового города Яффа. Сам король едва избежал плена, забравшись ползком в камыши. Большинство его рыцарей были убиты или захвачены в плен. С этого момента армия Каира вполне была в состоянии овладеть Иерусалимом, ибо, как пишет Ибн аль-Асир, город был без защитников, а франкский король находился в бегах.

          Одни люди Шарафа говорили ему: «Пойдём возьмём Святой Город!» Другие же говорили: «Лучше возьмём Яффу!» Шараф никак не мог принять решение. Пока он так медлил, франки получили подкрепление с моря, и Шарафу пришлось вернуться к своему отцу в Египет.

          Видя, что он был очень близок к победе, правитель Каира решил осуществить новое нападение на следующий год, затем ещё через год. Но при каждой попытке какое-то непредвиденное происшествие мешало ему победить. Один раз египетский флот разбился вместе с сухопутной армией. В другой раз нечаянно убился командующий армией, и его кончина посеяла смятение в войсках. Это был храбрый генерал, но, как сообщает Ибн аль-Асир, очень уж суеверный. «Ему предсказали, что он погибнет, упав с лошади, и он, будучи назначен наместником Бейрута, приказал выкопать все камни на мостовых города, чтобы его конь не оступился. Но никакая предосторожность не отвратит судьбу». Во время сражения его лошадь поднялась на дыбы, хотя ей никто не угрожал, и генерал упал замертво посреди своих войск. Из-за нехватки везения, прозорливости и смелости экспедиции аль-Афдала кончались плачевно одна за другой. А франки в это время спокойно продолжали завоевание Палестины.
          После захвата Хайфы и Яффы, они напали в мае 1104 года на портовый город Акру, который благодаря своей природной гавани был единственным местом, где корабли могли причаливать и зимой, и летом. «Не дождавшись помощи, египетский правитель города попросил сохранить жизнь ему и жителям», – говорит Ибн аль-Каланиси. Бодуэн обещал, что их не тронут. Но когда мусульмане выходили из города, увозя своё имущество, франки набросились на них, стали грабить и многих убили. Аль-Афдал поклялся отомстить за это новое унижение. Он каждый год посылал сильную армию для нападения на франков, но всякий раз это оборачивалось новым несчастьем. Случай, упущенный у Рамлеха в мае 1102 года, больше не предоставлялся.
          И на севере нерадение эмиров спасало франков от уничтожения. После пленения Боэмонда в августе 1100 года, княжество, основанное в Антиохии, на протяжении семи месяцев оставалось без правления и, практически, без армии, но никто из соседних монархов – ни Рыдван, ни Кылыч-Арслан, ни Данишменд – не подумал воспользоваться этим. Они дали франкам время выбрать для Антиохии нового правителя, в данном случае – Танкреда, племянника Боэмонда, который вступил во владение своим фьефом в марте 1102 года и который, дабы упрочить своё положение, стал опустошать предместья Алеппо точно так же, как до этого окрестности Дамаска. Рыдван реагировал ещё более вяло, чем его брат Дукак. Он сообщил Танкреду, что готов удовлетворить любой его каприз, если только он удалится. В конец обнаглевший франк потребовал установить огромный крест на минарете главной мечети Алеппо. Рыдван подчинился. Это унижение, как мы увидим, имело последствия!
          Весной 1103 года Данишменд, не представлявший себе амбиций Боэмонда, решает, тем не менее, выпустить его без всякой политической компенсации. «Он потребовал от него заплатить выкуп в 100 тысяч динаров и освободить дочь Яги-Сияна, бывшего правителя Антиохии, которую Боэмонд в своё время взял в плен». Ибн аль-Асир был возмущён этим.

          Выйдя из темницы, Боэмонд вернулся в Антиохию, поднял боевой дух своего народа и заставил жителей соседних городов выплатить за себя выкуп. Мусульмане понесли при этом ущерб, который значительно превысил ту пользу, которую им принесло пленение Боэмонда!

          Возместив, таким образом, издержки за счёт местного населения, франкский князь занялся расширением своего домена. Весной 1104 года была начата совместная операция франков Антиохии и Эдессы против крепости Гарран, господствовавшей над обширной равниной, тянувшейся до берегов Евфрата и контролировавшей коммуникации между Ираком и Северной Сирией.
          Сам город не представлял большого интереса. Ибн Джубаир, посетивший его несколько лет спустя, описывал свои впечатления в особо обескураживающих терминах.

          В окрестностях Гаррана вода никогда не была прохладной; неимоверный жар этого пекла безостановочно выжигал окрестности. Здесь нельзя было найти тенистого уголка для послеобеденной сиесты, дышать и то можно было лишь с трудом. Гарран создавал впечатление полной заброшенности среди голой равнины. Он не имел никакой славной репутации, и его окрестности не отличались элегантностью.

          Но его стратегическая ценность была велика. Захватив Гарран, франки могли бы потом двигаться в направлении Мосула и даже Багдада. В ближайшей же перспективе падение Гаррана привело бы к окружению княжества Алеппо. Эта цель была амбициозной, но и дерзости агрессорам было не занимать. Тем паче, что разобщённость арабского мира играла им на руку. Кровавая распря между братьями-врагами Баркияруком и Мохаммедом продолжалась с новой силой, Багдад опять переходил от одного сельджукского султана к другому. В Мосуле атабег Карбуга только что умер, а его преемник, турецкий эмир Джекермиш, не торопился предъявить свои права.
          Сам Гарран находился в состоянии хаоса. Наместник был убит одним из офицеров во время совместной попойки, и город был в огне и крови. «Именно в этот момент франки и двинулись на Гарран», – сообщает Ибн аль-Асир. Когда это стало известно Джекермишу, новому властителю Мосула и его соседу Сокману, бывшему правителю Иерусалима, они находились друг с другом в состоянии войны.

          Сокман намеревался отомстить за одного из племянников, убитого Джекермишем, и оба были готовы начать бой. Но ввиду новых событий, они решили встретиться, объединить силы для спасения Гаррана, и каждый из них выразил готовность пожертвовать жизнью во имя Аллаха и не искать иной славы, нежели славы Всевышнего. Они встретились, скрепили печатью свой союз и выступили против франков, Сокман с семью тысячами туркменских всадников, а Джекермиш – с тремя тысячами.

          В мае 1104 года двое союзников встретили врага на реке Балик, притоке Евфрата. Мусульмане изобразили притворное бегство и позволили франкам преследовать их более часа. Потом, по сигналу своих эмиров, они совершили крутой поворот, окружили преследователей и разбили их наголову.

          Боэмонд и Танкред с большей частью войска прятались за холмом, собираясь зайти в тыл мусульманам. Но когда они увидели, что их авангард разбит, они решили больше не двигаться. Они дождались ночи и бежали, преследуемые мусульманами, которые убили и взяли в плен много их товарищей. Им самим удалось ускользнуть всего с шестью всадниками.

          Среди франкских лидеров, участвовавших в битве у Гаррана, находился Бодуэн II, кузен короля Иерусалима, возглавлявший отряд графства Эдесса. Он тоже пытался бежать, но при переходе вброд реки Балик его лошадь увязла в грязи. Солдаты Сокмана схватили его и отвели в шатёр их военачальника, что, по рассказу Ибн аль-Асира, вызвало зависть союзников.

          Люди Джекермиша сказали ему: «На что мы будем жить, если другие забирают всю добычу, а мы остаёмся с пустыми руками?» И они убедили его пойти и забрать графа из шатра Сокмана. Когда Джекермиш ушёл с графом от Сокмана, у последнего был очень огорчённый вид. Его спутники уже были в сёдлах, готовые к схватке, но он остановил их сказав: «Не надо омрачать раздором радость, которую вызовет у мусульман наша победа. Я не хочу изливать мой гнев и тем самым доставлять удовольствие врагу за счёт мусульман». Потом он собрал всё оружие и стяги, взятые у франков, одел своих людей в их одежды, велел им сесть на франкских коней и повёл их на крепости, занятые франками. Те думали, что это их товарищи возвращаются с победой и выходили им на встречу. Сокман убивал их и захватывал крепость. Он повторил эту уловку во многих местах.

          Воздействие победы при Гарране было огромным. Об этом свидетельствует необычайно приподнятый тон повествования Ибн аль-Каланиси:

          Для мусульман это был триумф невероятного значения. Он сказался на настроении франков, их число уменьшилось, их наступательная мощь ослабла, равно как и их боевое снаряжение. Боевой дух мусульман, напротив, окреп, а их стремление защитить веру усилилось. Люди радовались победе и обретали уверенность, что этот успех позволит изгнать франков.

          Один из франков, и довольно влиятельный, оказался совершенно подавлен этим поражением: это был Боэмонд. Через несколько месяцев он взошёл на корабль и больше никогда не вернулся на землю арабов.
          Таким образом, битва при Гарране удалила со сцены, и притом окончательно, одного из главных участников вторжения. Вдобавок, она, и это самое главное, навсегда остановила натиск франков на Восток. Но, как и египтяне в 1102 году, победители оказались не способными пожать плоды своего успеха. Вместо того, чтобы направиться вместе к Эдессе, находившейся всего в двух днях пути от места сражения, они из-за ссоры разделились. И если хитрый Сокман сумел овладеть несколькими незначительными крепостями, то Джекермиш вскоре позволил Танкреду застать себя врасплох, и тому удалось захватить в плен несколько лиц из его близкого окружения и среди них – юную княжну необычайной красоты, которая была столь дорога владыке Мосула, что он велел сообщить Боэмонду и Танкреду, что готов обменять её на Бодуэна II Эдессы или выкупить за 11 тысяч золотых динаров. Дядя и племянник посовещались и потом информировали Джекермиша, что они по зрелом размышлении предпочитают взять деньги и оставить своего товарища в плену, который продлился ещё три года. Нам ничего не известно о чувствах, которые испытал эмир, получив столь нерыцарский ответ франкского лидера. Он уплатил им условленную сумму, вернул свою княжну и оставил Бодуэна II у себя.
          Но дело этим не кончилось. Вскоре оно стало причиной одного из наиболее курьёзных эпизодов в истории франкских войн.
          События развернулись четыре года спустя в начале октября 1108 года на поле, где росли сливовые деревья с последними созревшими плодами. Вокруг, насколько мог видеть глаз, наплывали друг на друга холмы со слабой растительностью. На одном из них гордо высились крепостные стены города Тель Башера. Стоящие здесь друг против друга армии, представляли собой нечто неординарное.
          В одном лагере находился Танкред, князь Антиохии, в окружении полутора тысяч франкских рыцарей и пехотинцев, головы и носы которых защищали шлемы с забралами, и в руках у которых были мечи, массивные палицы или острые топоры. Рядом с ними стояли шесть сотен турецких всадников с заплетёнными в длинные косы волосами, которых прислал князь Алеппо Рыдван.
          В другом лагере командовал эмир Мосула Джавали, одетый в кольчугу, прикрытую длинным платьем с вышитыми рукавами. Его армия включала две тысячи человек, разделённых на три отряда: слева – арабы, справа – турки, а в центре – франкские рыцари и среди них Бодуэн Эдесский и его кузен Жослен, правитель Тель Башера. Могли ли участники гигантского сражения у Антиохии представить себе, что каких-нибудь десять лет спустя правитель Мосула, преемник атабега Карбуги, вступит в союз с франкским графом Эдессы и что они будут сражаться бок о бок с коалицией, образованной франкским князем Антиохии и сельджукским князем Алеппо? Недолго же пришлось ждать момента, когда франки станут полноправными участниками кровавой разборки мусульманских царьков! И хронистов это ничуть не шокирует. Такое событие по праву могло бы вызвать некоторое изумление, скажем, у Ибн аль-Асира, но он упоминает о распрях между франками и их союзниками, не меняя тона повествования, точно так же рассказывает он на протяжении своей долгой «Полной истории» о бесчисленных конфликтах между мусульманскими князьями. Пока Бодуэн был пленником в Мосуле, объясняет арабский историк, Танкред завладел Эдессой, что заставляет признать, что он никоим образом не спешил увидеть своего товарища на свободе. Он даже делал всё возможное, чтобы Джекермиш держал его у себя как можно дольше. Но в 1107 году этот эмир был свергнут. Граф оказался в руках у нового хозяина Мосула Джавали, турецкого авантюриста с немалым интеллектом, который сразу понял, какую выгоду он мог бы извлечь из распри двух франкских вождей. Поэтому он освободил Бодуэна, одел его в почётные одежды и заключил с ним союз. «Ваш фьеф в Эдессе под угрозой, – сказал он ему кратко, – и моё положение в Мосуле не вполне прочное. Давайте поможем друг другу».

          Оказавшись на свободе, – рассказывает Ибн аль-Асир, – граф Бодуэн, «аль-Комес Бардавил», отправился повидать «Танкри» в Антиохии и попросил его вернуть Эдессу. Танкред предложил ему тридцать тысяч динаров, коней, оружия, одежду и много других вещей, но отказался возвращать город. А когда Бодуэн, разъярённый, покинул Антиохию, Танкред попытался преследовать его, чтобы помешать соединиться с его союзником Джавали. Между ними произошло несколько стычек, но после каждой битвы они встречались, чтобы вместе пообедать и поболтать!

          Ну и дураки же эти франки! – кажется хочет сказать историк из Мосула. И продолжает:

          Поскольку они не смоги уладить это дело, посредником между ними выступил патриарх, который был для них вроде имама. Он назначил комиссию из священников и епископов, которая выяснила, что Боэмонд, дядя Танкреда, перед тем, как отправиться на родину, рекомендовал ему вернуть Эдессу Бодуэну II, если тот вернётся из плена. Правитель Антиохии подчинился арбитражу, и граф снова вступил во владение своим доменом.

          Сочтя, что своей победой он обязан не столько доброй воле Танкреда, сколько его боязни вмешательства Джавали, Бодуэн немедля освободил всех мусульманских узников на своей территории и даже казнил одного из христианских чиновников, публично оскорблявшего ислам.
          Такой удивительный альянс между графом и эмиром сильно раздражал не только Танкреда. Князь Рыдван писал правителю Антиохии, предупреждая его относительно амбиций и вероломства Джавали. Он говорил ему, что Джавали хочет завладеть Антиохией и, если это ему удастся, франки уже не смогут удержать Сирию. Заинтересованность сельджукского князя в безопасности франков кажется довольно забавной, но князья всегда понимают друг друга с полуслова и не обращают внимания на религиозные и культурные барьеры. Так создалась ещё одна исламо-франкская коалиция в противовес первой. Вот почему в октябре 1108 года эти две армии стояли друг против друга перед стенами Тель Башера.
          Войско Антиохии и Алеппо быстро добилось перевеса. «Джавали бежал, и большое число мусульман нашло прибежище в Тель Башере, где Бодуэн и его кузен Жослен отнеслись к ним доброжелательно: они позаботились о раненных, они дали им одежду и отправили домой». Уважение, выказываемое арабским историком к рыцарскому поведению Бодуэна, контрастирует с его мнением, что христианские жители Эдессы не жаловали графа. Узнав, что он побеждён, и полагая, что он, вне сомнения, мёртв, армяне Эдессы решили, что настал момент избавиться от франкского господства. Так что, вернувшись, Бодуэн обнаружил, что его столица стала в некотором роде коммуной. Обеспокоенный этим стремлением своих подданных к независимости, он велел арестовать ряд знатных лиц, в их числе немало священников, и приказал выколоть им глаза.
          Союзник Бодуэна Джавали наверное подобным же образом поступил бы с благородными лицами в Мосуле, которые также воспользовались его отсутствием, чтобы устроить бунт. Но ему пришлось отказаться от своих намерений, ибо поражение привело его к полной дискредитации. Отныне его судьба была незавидной: он потерял свой фьеф, свою армию, своё богатство, и султан Мохаммед назначил награду за его голову. Но Джавали не сдался. Переодевшись купцом, он добрался до Исфаганского дворца и неожиданно предстал перед троном султана, смиренно склонённый с собственным саваном в руках. Растрогавшись, Мохаммед согласился простить его. Некоторое время спустя он назначил его наместником в одной из областей Персии.
          Что же касается Танкреда, то победа 1108 года вознесла его на вершину славы. Княжество Антиохия стало региональным образованием, наводившим страх на своих соседей, будь то турки, арабы, армяне или франки. Князь Рыдван превратился в запуганного вассала. Племянник Боэмонда заслужил звание «великого эмира»!
          Уже через несколько недель после сражения у Тель Башера, узаконившего присутствие франков в Северной Сирии, наступила очередь Дамаска подписать условия перемирия с Иерусалимом. Доходы от сельскохозяйственных земель, расположенных между двумя столицами, были поделены на три части: «одна треть – туркам, одна треть – франкам и одна треть – крестьянам, – сообщает Ибн аль-Каланиси. Это стало основой соглашения». Через несколько месяцев сирийская метрополия в соответствии с новым договором признала утрату ещё более важного района: богатая долина Бекаа, к востоку от Ливанских гор, была в свою очередь поделена с королевством Иерусалим. Фактически, Дамаск стал совершенно бессильным. Собираемый им урожай зависел от франков, а его торговля осуществлялась через порт Акра, где теперь правили бал генуэзские купцы. Франкская оккупация стала каждодневной реальностью, как на юге, так и на севере Сирии.
          Но франки не остановились на этом. В 1108 году они находились накануне ещё более широкой территориальной экспансии, чем та, что началась после падения Иерусалима. Под угрозой находились все крупные прибрежные города, а местные князьки не имели больше ни сил, ни воли для защиты.
          В качестве первой жертвы был избран Триполи. Ещё в 1103 году Сен-Жиль обосновался в окрестностях города и велел построить тут крепость, которую горожане сразу назвали его именем. Хорошо сохранившуюся «Калат Сен-Жиль» можно увидеть и в XX веке в центре современного Триполи. Ко времени же появления франков, город не выходил за пределы портового квартала аль-Мина, на оконечности полуострова, доступ к которому контролировала злополучная франкская крепость. Ни один караван не мог войти или выйти из Триполи, не повстречавшись с людьми Сен-Жиля.
          Кади Факр аль-Мульк стремился любой ценой разрушить цитадель, которая грозила задушить его столицу. Каждую ночь его солдаты делали смелые вылазки, чтобы заколоть кинжалом кого-нибудь из франкских часовых или разрушить строившиеся стены, но только в сентябре 1104 года состоялась особо крупная операция. Весь гарнизон Триполи осуществил вылазку под командованием кади; многие франкские воины были убиты, и одно крыло крепости сожжено. На самого Сен-Жиля обрушилась пылающая кровля. Сильно обожжённый, он умер через пять месяцев в ужасных муках. Перед своей кончиной он позвал эмиссаров Факра аль-Мулька и предложил им договор: триполитанцы перестают нападать на цитадель, а предводитель франков обязуется в свою очередь не препятствовать более передвижению путников и купцов. Кади принял это предложение.
          Странный компромисс! Разве не является главной целью всякой осады прежде всего создание препятствий для движения людей и доставке продовольствия? Но похоже, что между осаждающими и осаждёнными установились почти нормальные отношения. Порт Триполи сразу ожил; караваны стали приходить и уходить, уплатив таксу франкам. А знатные триполитанцы теперь пересекали вражеские рубежи, предъявляя охранные свидетельства! На самом деле воюющие стороны выжидали. Франки надеялись, что придёт христианский флот из Генуи или Константинополя и поможет им взять осаждённый город. А триполитанцы, которые не знали об этих ожиданиях, надеялись, что им самим на помощь придёт какая-нибудь армия. Самая сильная подмога могла прийти из Египта. Калифат Фатимидов – это великая морская держава, и её вмешательства будет достаточно, чтобы обескуражить франков. Однако взаимоотношения между правителями Триполи и Каира были более чем натянутыми. Отец аль-Афдала был рабом в семье кади и, похоже, сохранил неважные воспоминания о своих хозяевах. Визирь никогда не скрывал свою неприязнь и желание унизить Факра, который, со своей стороны, предпочёл бы сдать город Сен-Жилю, чем отдать свою судьбу в руки аль-Афдала. В Сирии кади также не мог рассчитывать на какого-либо союзника. Ему нужно было искать помощь в другом месте.
          Когда в июне 1104 года до него дошли новости о победе при Гарране, он тут же отправил послание эмиру Сокману с просьбой увенчать свой триумф удалением франков из окрестностей Триполи. В подкрепление своей просьбы он предложил большое количество золота и покрытие всех издержек экспедиции. Победитель Гаррана был прельщен. Собрав сильную армию, он направился в Сирию. Но когда до Триполи оставалось всего четыре дня пути, Сокмана сразил приступ ангины. Его отряды рассеялись, а настроение кади и его подданных резко упало.
          Однако в 1105 году появился слабый след надежды. Султан Баркиярук умер от туберкулёза, и это положило конец непрерывной братоубийственной войне, парализовавшей империю сельджуков с самого начала франкского вторжения. Теперь Ирак, Сирия и Западная Персия имели только одного правителя, «султана, спасителя мира и веры, Мохаммеда Ибн Маликшаха». Этот титул, принадлежавший 24-летнему сельджукскому монарху, взят дословно из письма триполитанцев. Факр аль-Мульк направлял султану послание за посланием и получал в ответ одно обещание за другим. Но никакая армия на помощь не приходила. Между тем блокада города усиливалась. Сен-Жиля заменил один из его кузенов, «аль-Сердани», граф Серданский, который увеличил давление на осаждённых. Всё труднее было получать продовольствие по суше. Цены на продукты питания росли с головокружительной быстротой: один фунт фиников продавался за золотой динар; в обычных условиях эта монета могла обеспечить пропитание целой семьи в течение нескольких недель. Многие жители пытались выехать в Тир, Хомс или Дамаск. Голод провоцировал предательства. Несколько знатных триполитанцев однажды встретились с аль-Сердани и, чтобы заслужить его милость, рассказали ему о путях, по которым в город ещё поступало кой-какое продовольствие. Факр аль-Мульк предложил тогда своему противнику сказочную сумму, чтобы тот выдал ему предателей, но граф отказался. На следующее утро благородных изменников обнаружили зарезанными посреди вражеского лагеря.
          Несмотря на эту операцию, положение Триполи продолжало ухудшаться. Помощь всё задерживалась, и ходили настойчивые слухи о приближении франкского флота. Факр аль-Мульк решил отправиться лично в Багдад, чтобы там отстаивать своё дело перед султаном Мохаммедом и калифом аль-Мустазхиром Билляхом. Одному из двоюродных братьев кади было поручено исполнять в его отсутствие обязанности правителя, а войско получило денежное содержание на шесть месяцев вперёд. Был выделен немалый эскорт в пять сотен всадников и пеших солдат, со многими слугами, присматривавшими за разнообразными подарками. Это были украшенные чеканкой сабли, чистокровные скакуны, вышитые наряды, а также изделия из золота и серебра – главная гордость триполитанских ремесленников. В конце марта 1108 года кади покинул город со своим длинным кортежем. «Он ушёл из Триполи сухопутной дорогой», – недвусмысленно уточняет Ибн аль-Каланиси, единственный хронист, который лично видел эти события и который явно намекает, что кади якобы получил от франков разрешение пройти через их позиции, чтобы потом призывать к священной войне против них! Принимая во внимание курьёзные отношения между осаждёнными и осаждающими, такое исключить нельзя, но кажется более правдоподобным, что кади добрался на корабле до Бейрута и только потом отправился в путь по земле.
          Как бы то ни было, но дорога проходила через Сирию, и Факр аль-Мульк останавливался около Дамаска. Правитель Триполи испытывал явное отвращение к Дукаку, но этот недееспособный сельджукский князь к этому времени был уже мёртв, вне сомнения, отравлен, и город находился в руках его опекуна, хромого атабега Тогтекина, бывшего раба, чьи двусмысленные отношения с франками определяли ситуацию на сирийской политической сцене на протяжении последующих двадцати лет. Амбициозный, хитрый и беспринципный, этот турецкий военачальник был, как и Факр аль-Мульк, человеком зрелым и реально мыслящим.
          Прерывая мстительную традицию времён Дукака, Тогтекин принял триполитанского правителя с помпой, устроил в его честь пир и даже пригласил в свой хаммам (восточную баню – И.Л.). Кади оценил внимание, но жить предпочёл вне городских стен – доверие должно иметь предел!
          В Багдаде встреча была ещё более пышной. Кади приняли как всесильного монарха – столь велик был в мусульманском мире престиж Триполи. Султан Мохаммед предоставил ему свой собственный корабль, чтобы переплыть Тигр. Ответственные за церемониал лица провели владыку Триполи в плавучую гостиницу, на корме которой находилась огромная вышитая подушка, на которой обычно восседал султан. Факр аль-Мульк уселся сбоку на месте посетителей, но сановники вцепились в него обеими руками: монарх лично настоял на том, чтобы гость сидел на его собственной подушке. На приёмах в разных дворцах кади отвечал на вопросы султана, калифа и его министров относительно осады города, а в это время весь Багдад восхвалял его доблесть в джихаде против франков.
          Но когда дело дошло до политики, и Факр аль-Мульк стал просить Мохаммеда спешно послать армию для освобождения Триполи, «султан – как насмешливо сообщает Ибн аль-Каланиси – приказал нескольким главным эмирам отправиться с Факром аль-Мульком и помочь отбросить осаждающих от города, но при этом он ещё велел экспедиционному корпусу немного задержаться у Мосула, чтобы отобрать его у Джавали, и, сделав это, отправляться в Триполи».
          Факр аль-Мульк был ошеломлён. Ситуация с Мосулом была столь запутана, что её надо было решать несколько лет. Но, что самое главное, город был расположен к северу от Багдада, тогда как Триполи находился всецело на западе. Если армия будет делать такой круг, она никогда не поспеет вовремя, чтобы спасти его столицу. Она может пасть со дня на день, настаивал он. Но султан не хотел ничего понимать. Интересы сельджукской империи требовали отдать приоритет проблеме Мосула. Кади, в стремлении использовать все возможности, подкупил за золото нескольких советников монарха, но напрасно: сначала армия пойдёт на Мосул. Когда через четыре месяца Факр аль-Мульк отправился в обратный путь, никаких церемоний уже не было. Теперь он был убеждён, что не сможет спасти свой город. Единственное, чего он ещё не знал, так это того, что Триполи уже потерян.
          Ему сообщили эту печальную новость в августе 1108 года, когда он добрался до Дамаска. Расстроенные его долгим отсутствием, влиятельные жители Триполи решили доверить город правителю Египта, который пообещал защитить их от франков. Аль-Афдал прислал корабль с продовольствием, а также наместника, который взял в свои руки дела города и первым делом арестовал семью Факра аль-Мулька и его сторонников, завладел его казной, его недвижимым имуществом, его личными вещами и отправил всё, что было можно, на корабле в Египет!
          Пока визирь так издевался над несчастным кади, франки готовились к последнему штурму Триполи. Их предводители один за другим прибывали к стенам осаждённого города. Тут был король Бодуэн Иерусалимский, их постоянный вожак. Были здесь Бодуэн Эдесский и Танкред, князь Антиохии, которые помирились ради этого случая. Находились тут и два представителя семьи Сен-Жилей, аль-Сердани и собственный сын покойного графа, которого хронисты зовут Ибн Сен-Жиль и который прибыл из своей страны с дюжиной генуэзских кораблей. Каждый из этих двоих хотел стать единоличным хозяином Триполи, но король Иерусалима велел им отложить спор. Поэтому Ибн Сен-Жиль дождался конца сражения, чтобы потом убить своего соперника.
          В марте 1109 года всё было вроде бы готово для совместной атаки с земли и с моря. Триполитанцы наблюдали эти приготовления с ужасом, но не теряли надежды. Разве аль-Афдал не обещал им прислать самый могучий флот, какого тут ещё не видывали, с достаточным количеством продовольствия, воинов и снаряжения, чтобы продержаться целый год? Триполитанцы не сомневались, что генуэзские корабли удерут, как только завидят флот Фатимидов. Только бы он вовремя пришёл!
          «В начале лета, – сообщает Ибн аль-Каланиси, – франки стали атаковать Триполи всеми силами, приближая свои передвижные башни к стенам. Когда люди города увидели, какой мощный штурм их ожидает, они утратили мужество, ибо поняли, что их гибель неизбежна. Продовольствие иссякло, а египетский флот опаздывал с прибытием. Ветры дули в противоположном направлении по воле Бога, который решает всякое дело. Франки удвоили свои усилия и взяли город с бою» 12 июля 1109 года. После двух тысяч дней обороны город мастеров золотых дел и библиотек, отважных моряков и просвещённых кади, был разорён воинами Запада. Сто тысяч томов Дар аль-Ильма были разворованы и потом сожжены как «безбожные». Согласно дамасскому хронисту, «франки решили, что треть города отойдёт генуэзцам, а две остальных трети – сыну Сен-Жиля. Королю Бодуэну дали всё, что тому понравилось». На деле большая часть жителей была продана в рабство, остальные лишены имущества и изгнаны. Многие отправились в портовый город Тир. Факр аль-Мульк закончил свои дни в предместьях Дамаска.
          Ну а что же египетский флот? «Он прибыл в Тир через восемь дней после падения Триполи, – пишет Ибн аль-Каланиси, – когда всё было кончено, ввиду божьего наказания, постигшего обитателей города». Следующей жертвой франки выбрали Бейрут. Стоящий вплотную к ливанским горам, этот город окружён сосновыми лесами, особенно в предместьях Маз-раат-аль-Араб и Рас-аль-Набех, где захватчики нашли дерево, необходимое для сооружения осадных машин. Бейрут даже отдалённо не напоминал по блеску Триполи, его скромные виллы было трудно сравнивать с римскими дворцами, мраморные руины которых тогда усеивали землю античного Бейрута. Но город всё-таки относительно процветал благодаря гавани, расположенной на горном карнизе, где согласно легенде Святой Георгий поразил дракона. На город зарились правители Дамаска, «египтяне его забросили», и в конце концов Бейрут, опираясь лишь на собственные силы, смело вступил в бой с франками в феврале 1110 года. Пять тысяч его жителей сражались отчаянно и разрушали одну за другой деревянные осадные башни. «Ни до этого, ни после этого франки не видели более жестокого отпора!» – восклицает Ибн аль-Каланиси. Захватчики не простили этого защитникам. Захватив город 13 мая, они устроили кровавую бойню. В назидание другим.
          Урок не прошёл даром. Следующим летом «один франкский король (можно ли упрекать дамасского хрониста в том, что он не знал Сигурда, суверена далёкой Норвегии?) прибыл морем более чем на шестидесяти кораблях, заполненных воинами, чтобы совершить паломничество и вести войну в странах ислама. Так как он направился в Иерусалим, Бодуэн вышел к нему навстречу, и они вместе начали осаду с земли и с моря портового города Сайда», древнего финикийского Сидона. Его стены, неоднократно разрушавшиеся и восстанавливавшиеся на протяжении истории, и сегодня производят впечатление своими огромными каменными блоками, которые постоянно хлещут волны Средиземного моря. Но его жители, проявившие большую смелость в начале франкского вторжения, теперь не хотели сражаться, ибо «они опасались, – по словам Ибн аль-Каланиси, – судьбы Бейрута. Поэтому они послали к франкам своего кади с делегацией знатных горожан, чтобы просить Бодуэна сохранить им жизнь. Он уступил их просьбе». На этот раз бойни не было, но состоялся массовый исход жителей в Тир и Дамаск, которые итак уже были переполнены беженцами.
          В течение семнадцати месяцев Триполи, Бейрут и Сайда, три самых знаменитых города арабского мира, были захвачены и разграблены, их жители убиты или депортированы, их эмиры, их кади, их судьи убиты или изгнаны, их мечети осквернены. Какая сила могла ещё помешать франкам быть вскоре в Тире, в Алеппо, в Дамаске, Каире, Мосуле и даже – а почему бы и нет – в Багдаде? Воля к сопротивлению – существовала ли она ещё? У мусульманских правителей её вне сомнения не было. Однако священная война, которую воины-пилигримы Запада вели без передышки на протяжении тринадцати лет, стала оказывать воздействие на население городов, больше других подвергавшихся франкской угрозе. Слово «джихад», остававшееся издавна не более чем лозунгом для украшения официальных речей, теперь обрело реальное значение. К джихаду призывали группы беженцев, поэты, религиозные деятели.
          Один из таких людей, Абу-ль-Фадл Ибн аль-Кахаб, кади Алеппо, с короткой стрижкой и громким голосом, обладавший упорством и силой характера, решил пробудить спящего гиганта, каким являлся арабский мир. Его первое публичное действие было повторением через двенадцать лет скандала, учинённого до этого аль-Харави на улицах Багдада. В этот раз скандал превратился в настоящий бунт.


          Примечания автора:

          Об удивительном переходе Нахр-аль-Кальба см. P. Hitti, Tarikh Loubnan, Assaqafa, Beyrouth, 1978.
          После возвращения в Европу, Боэмонд попытается захватить Византийскую империю. Чтобы сдержать нападение, Алексий попросит у Кылыч-Арслана прислать войска. Побеждённый и пленённый, Боэмонд будет вынужден признать по договору права Рума на Антиохию. Это унижение заставит его никогда более не возвращаться на Восток.
          Эдесса сейчас находится в Турции. Её название Урфа.


Hosted by uCoz