Часть вторая. Оккупация (1100 - 1128).
Всякий раз, когда франки овладевали одной крепостью,
они нападали на
другую. Их власть продолжала возрастать,
пока они не захватили всю Сирию
и не изгнали мусульман из этой страны.
Факр аль-Мульк Ибн-Аммар, правитель Триполи.
Глава пятая. Сопротивление носящего тюрбан.
В среду 17 февраля 1111 года кади Ибн аль-Кашаб неожиданно появился в
султанской мечети в Багдаде с группой влиятельных жителей Алеппо, среди которых
были хашемитский шериф, являвшийся потомком Пророка, суфитские аскеты, имамы и
купцы.
Они заставили проповедника спуститься с кафедры и разломали её, –
говорит Ибн аль-Каланиси, – они стали кричать и оплакивать беды, которым ислам
подвергался из-за франков, убивавших мужчин и порабощавших женщин и детей.
Поскольку они мешали молиться верующим, присутствовавшие должностные лица, чтобы
успокоить их, дали ряд обещаний от имени султана: будут посланы войска, чтобы
защитить ислам от франков и всех неверных.
Но для успокоения бунтовщиков обещаний было недостаточно. В
следующую среду они возобновили свою манифестацию, на этот раз в мечети калифа.
Когда стражники пытались преградить им путь, они грубо оттолкнули их, сломали
деревянную кафедру, украшенную арабесками и стихами Корана и стали изрекать
оскорбления в адрес самого князя правоверных. Багдад оказался свидетелем большой
смуты.
В это время, – сообщает притворно наивным тоном хронист Дамаска, –
в Багдад из Исфагана прибыла принцесса, сестра султана Мохаммеда и супруга
калифа. Её экипаж был великолепен: тут присутствовали драгоценные камни, пышные
одежды, упряжь и тягловый скот всех видов, слуги и рабы обоих полов, горничные и
ещё множество вещей, не поддававшихся оценке и исчислению. Это прибытие совпало
с описанными выше событиями. Радость и безопасность возвращения принцессы были
тем самым нарушены. Калиф аль-Мустазхир Биллях был очень недоволен. Он хотел
найти виновников происшествия и подвергнуть их суровому наказанию. Но султан
удержал его от этого, он счёл возможным простить действия людей и велел эмирам и
военачальникам вернуться в их провинции для подготовки к джихаду против
неверных, врагов Бога.
Причиной того, что добрый аль-Мустазхир так разгневался, были не
только неприятности, доставленные его молодой супруге, но и то, что на улицах
столицы во всё горло выкрикивали лозунг: «Царь Рума мусульманин в большей мере,
нежели глава правоверных!» Калиф знал, что высказываемые обвинения отнюдь не
безосновательны и что манифестанты, возглавляемые Ибн аль-Кашабом, имеют в виду
послание, полученное несколько недель назад диваном калифа. Оно пришло от
императора Алексия Комнина и призывало мусульман незамедлительно объединиться с
Румом, «чтобы бороться с франками и изгнать их из наших краёв». Хотя и кажется
странным, что могучий владыка Константинополя и простой кади Алеппо сообща
осуществили свои демарши в Багдаде, причиной этого было то, что они оба были
уязвлены поведением Танкреда. «Великий эмир» франков, действительно, имел
наглость выпроводить византийских послов, прибывших напомнить ему, что западные
рыцари клялись передать Антиохию басилевсу и что за 13 лет после падения города
они так и не выполнили своё обещание. Что касается Алеппо, то его обитателям
Танкред недавно навязал совсем уже унизительный договор: они были должны платить
ему ежегодную дань в 20 тыс. динаров, отдать две важных крепости в ближайших
окрестностях города и подарить ему в знак преданности десять самых лучших коней.
Постоянно всего боявшийся Рыдван, не осмелился отказаться. Но когда условия
договора стали известны, столица заволновалась.
В критические моменты своей истории жители Алеппо имели
обыкновение собираться небольшими группами и возбуждённо обсуждать
подстерегавшие их опасности. Знатные люди часто собирались в большой мечети, где
они сидели по-турецки на красных коврах или во дворе в тени минарета, который
возвышался над городскими домами, окрашенными охрой. Торговцы кучковались днём
вдоль древней авеню с колоннадой, построенной римлянами и пересекавшей Алеппо с
запада на восток, от порта Антиохии до запретного района Цитадели, где обитал
мрачный Рыдван. Эта центральная артерия была издавна закрыта для повозок и
шествий. Дорогу оккупировали сотни магазинов с горами тканей, амбры, безделушек,
фиников, фисташек и приправ. Чтобы защитить прохожих от солнца, этот проспект и
соседние улочки были полностью закрыты деревянными крышами, которые образовывали
на перекрёстках высокие купола, украшенные орнаментом. На подступах к узким
проходам, ведущим к местам продажи циновок и дров, жители Алеппо беседовали
перед многочисленными харчевнями, от которых исходил стойкий запах кипящего
масла, жаренного мяса и специй и которые предлагали разную еду за умеренную
цену: бараньи котлеты, пирожки, блюда из чечевицы. Семьи со скромным достатком
покупали пищу на рынке; только богатые позволяли себе заниматься стряпнёй.
Неподалёку от харчевен слышалось позвякивание, производимое продавцами «шараба»,
свежих фруктовых напитков, которые франки заимствовали у арабов как в виде
жидкостей, «сиропов», так и желе – «щербетов». После полудня люди всех сословий
собирались в хаммамах, которые были излюбленным местом встреч и где очищались
перед молитвой на заходе солнца. С наступлением ночи горожане покидали центр
Алеппо и отправлялись в жилые кварталы под защиту пьяных солдат. Там уста женщин
и мужчин продолжали распространять новости, и разные идеи прокладывали себе путь
к сердцам. Гнев, энтузиазм, или тревога каждый день сотрясали этот человеческий
улей, жужжавший так уже больше трёх тысячелетий.
Ибн аль-Кашаб был человеком, которого наиболее охотно слушали в
разных районах Алеппо. Выходец из семьи богатых лесоторговцев, он был главным
представителем городской администрации. В качестве кади шиитов он имел большую
религиозно-духовную власть и был уполномочен разрешать личные и имущественные
споры внутри своей общины, самой главной в Алеппо. Помимо этого он был раисом,
то есть главой города, что делало его одновременно судьёй торгового сословия,
представителем интересов населения перед князем и начальником городской милиции.
Но деятельность Ибн аль-Кашаба выступала даже за столь широкие
рамки его официальных функций. Окружённый многочисленной «клиентурой», он с
момента появления франков поддерживал патриотическо-религиозное течение,
требовавшее более жёсткого отношения к захватчикам. Он не боялся говорить князю
Рыдвану всё, что думал о его примирительной и даже угодливой политике. Когда
Танкред заставил сельджукского монарха установить крест на минарете большой
мечети, кади устроил бунт и добился, чтобы распятие было перемещено в собор
Святой Елены. С этого времени Рыдван избегал вступать в конфликт со вспыльчивым
кади. Укрывшись в Цитадели, где у него был гарем, своя стража, мечеть, источник
воды и ипподром, этот турецкий князь предпочёл щадить чувства своих подданных.
Он терпел общественное мнение, если при этом не страдал его собственный
авторитет.
Но в 1111 году Ибн аль-Кашаб явился в Цитадель, чтобы ещё раз
выразить Рыдвану крайнее недовольство горожан. Верующие, объяснил он, возмущены
необходимостью выплаты дани неверным, обосновавшимся на земле ислама, а купцы
видят, что их торговля приходит в упадок вследствие того, что несносный князь
Антиохии контролирует все дороги, ведущие из Алеппо к Средиземному морю и дерёт
с караванов три шкуры. Поскольку город не мог более защищаться собственными
средствами, кади предложил послать в Багдад делегацию знатных шиитов и суннитов,
коммерсантов и служителей веры, чтобы попросить помощи у султана Мохаммеда.
Рыдван не имел никакого желания впутывать своего сельджукского кузена в дела
княжества. Пока что он предпочитал договариваться с Танкредом. Но ввиду
наблюдаемой бесполезности посылки в столицу Аббасидов каких-либо миссий, он
ничем не рисковал, согласившись с просьбой подданных.
Но тут он ошибся. Ибо, вопреки всяким ожиданиям, выступления в
феврале 1111 года в Багдаде произвели тот эффект, которого добивался Ибн
аль-Кашаб. Султан, которому только что сообщили о падении Сайды и о соглашении,
навязанном жителям Алеппо, стал воспринимать франкские амбиции с беспокойством.
Уступая прошению Ибн аль-Кашаба, он приказал последнему по счёту правителю
Мосула, эмиру Мавдуду, без промедления идти во главе сильной армии на выручку
Алеппо. Когда Ибн аль-Кашаб, в свою очередь, информировал Рыдвана об успехе
своей миссии, князь, молившийся, чтобы ничего не получилось, сделал вид, что
обрадован. Он даже дал знать своему кузену, что спешит принять участие в джихаде
на его стороне. Но когда в июле ему донесли, что отряды султана действительно
приближаются к его городу, он больше не мог скрывать свою растерянность. Велев
запереть все ворота, он арестовал Ибн аль-Кашаба и его главных сторонников и
заключил их в тюрьму в Цитадели. Турецким солдатам было приказано поделить весь
город на участки и вести наблюдения, чтобы не допустить каких-либо контактов
между населением и «врагами». Ход событий вскоре частично оправдал его обратный
манёвр. Оставшись без продовольствия, которое князь должен был им доставить,
войска султана отыгрались тем, что начисто ограбили окрестности Алеппо. Потом,
из-за глубоких разногласий между Мавдудом и другими эмирами, армия развалилась,
так и не вступив в бой.
Мавдуд вернулся в Сирию два года спустя с поручением султана
поднять всех мусульманских князей, за исключением Рыдвана, на борьбу с франками.
Поскольку вход в Алеппо ему был закрыт, он, естественно, избрал для устройства
своей штаб-квартиры другой большой город, Дамаск, и стал готовить масштабное
наступление на королевство Иерусалим. Принявший его атабег Тогтекин, делал вид,
что очень польщён честью, оказанной ему посланником султана, но и он был напуган
также, как до того Рыдван. Он полагал, что Мавдуд только и думает, как бы
овладеть его столицей; каждое движение эмира ощущалось им как угроза его
будущему.
2 октября 1113 года, – рассказывает нам хронист Дамаска, – эмир
Мавдуд покинул свой лагерь, расположенный у Железных ворот, одного из восьми
входов в город, чтобы пойти, как он это делал каждый день, в мечеть Омайядов в
сопровождении хромого атабега. Когда молитва закончилась, и Мавдуд совершил
несколько дополнительных религиозных обрядов, они оба вышли. Тогтекин шёл
впереди, оказывая честь эмиру. Их окружали солдаты и стражи порядка с оружием
всех видов: острые сабли и мечи, кривые турецкие сабли и обнажённые кинжалы
образовывали густую чащу. Вокруг обоих сжималась толпа, любовавшаяся их
облачением и величием. Когда они достигли двора мечети, из толпы вышел человек и
приблизился к эмиру Мавдуду, как бы желая помолиться за него Богу и попросить
его милости. Внезапно он схватил его за кушак платья и нанёс ему два удара
кинжалом пониже пупка. Атабег Тогтекин прошёл ещё несколько шагов и его окружили
сопровождающие. Что касается Мавдуда, его высокого господина, то он дошёл до
северного входа мечети и тут рухнул на землю. Велели позвать хирурга, который
частично зашил раны, но эмир умер через несколько часов. Да сжалится над ним
Бог!
Кто убил правителя Мосула накануне его наступления на франков?
Тогтекин постарался обвинить во всём Рыдвана и его друзей из секты ассасинов.
Но, по мнению большинства современников, только правитель Дамаска мог вложить
оружие в руку убийцы. Согласно Ибн аль-Асиру, король Бодуэн, шокированный этим
убийством, отправил Тогтекину чрезвычайно презрительное послание: «Народ, –
писал он, – который убивает своего господина в доме собственного бога,
заслуживает уничтожения!» Что до султана Мохаммеда, то он выл от ярости, когда
узнал о смерти своего наместника. Считая себя лично оскорблённым этим
злодеянием, он всерьёз решил образумить всех сирийских правителей и в Алеппо и в
Дамаске, собрал армию в несколько десятков тысяч солдат под командой лучших
военачальников сельджукского клана и грозно приказал всем мусульманским князьям
собраться и исполнить священный долг джихада против франков.
Когда могучая экспедиция султана прибыла весной 1115 года в
центральную Сирию, её ждал большой сюрприз. Бодуэн Иерусалимский и Тогтекин
Дамаска встречали её в окружении своих войск, а также отрядов из Антиохии,
Алеппо и Триполи. Сирийские князья, и мусульманские и франкские, в равной мере
ощущая угрозу, исходящую от султана, решили создать коалицию, и сельджукская
армия была вынуждена бесславно ретироваться через несколько месяцев. Мохаммед
тогда поклялся никогда больше не заниматься франкской проблемой. Он сдержал
слово.
В то время, как мусульманские князья предоставляли новые
свидетельства их полной безответственности, два арабских города доказали, с
интервалом в несколько месяцев, что иноземной оккупации ещё можно
сопротивляться. После капитуляции Сайды в декабре 1110 года, франки стали
хозяевами всего побережья или «сахеля» от Синая до «страны сына армян»,
расположенной к северу от Антиохии. За исключением, впрочем, двух береговых
анклавов: Аскалона и Тира. Воодушевлённый своими непрерывными победами, Бодуэн
предложил немедленно решить судьбу этих городов. Область Аскалона в основном
известна выращиванием особого «аскалонского» лука, название которого франки
исказили и произносили как «эшалот» (лук-шарлот). Но город имел и военное
значение, ибо здесь собирались египетские войска каждый раз, когда они
намеревались устроить экспедицию против королевства Иерусалим.
В 1111 году Бодуэн устроил показные манёвры своей армии у стен
города. Фатимидский правитель Аскалона Шамс аль-Калифа, «Солнце Калифата»,
«более склонный к коммерции, чем к войне», как констатирует Ибн аль-Каланиси,
был сразу же устрашён этой демонстрацией западной силы. Даже не пытаясь оказать
сопротивление, он согласился платить дань в семь тысяч динаров. Палестинское
население города, которому столь неожиданная капитуляция показалась
унизительной, отправило в Каир представителей, попросивших сменить наместника.
Узнав об этом и опасаясь, что визирь аль-Афдал пожелает наказать его за
трусость, Шамс аль-Калифа постарался избежать этого, выдворив египетских
чиновников и решительно встав под защиту франков. Бодуэн прислал ему три сотни
людей, которые заняли цитадель Аскалона.
Возмущённые жители не пали духом. В мечетях происходили тайные
собрания и разрабатывались планы, а в июле 1111 года, когда Шамс аль-Калифа
выезжал на коне из своей резиденции, на него напала группа заговорщиков и
изрешетила кинжалами. Это послужило сигналом для восстания. Вооружённые
горожане, к которым присоединились берберские гвардейцы наместника, бросились на
штурм цитадели. За франками гонялись в башнях и на стенах. Ни одному из трёхсот
людей Бодуэна не удалось спастись. Город ещё на сорок с лишним лет избежал
франкского господства. Чтобы отомстить за позор, причинённый ему жителями
Аскалона, Бодуэн набросился на Тир, древний финикийский город, откуда некогда
отплыл в Средиземное море с целью распространения алфавита князь Кадмос, родной
брат Европы, давшей своё имя континенту франков. Величественные стены Тира ещё
напоминали о его славной истории. Город с трёх сторон окружён морем, и только
узкая горная дорога, построенная Александром Великим, связывает его с сушей.
Считавшийся неприступным, Тир в 1111 году дал приют большому числу беженцев из
недавно оккупированных земель. Их роль при обороне оказалась главной, как
сообщает Ибн аль-Каланиси, рассказ которого очевидно основан на сведениях их
первых рук.
Франки построили передвижную башню, на которой они подвесили таран
устрашающей мощности. Стены дрожали, камни рассыпались вдребезги, и осаждённые
были близки к катастрофе. И тогда один моряк из Триполи, разбиравшийся в
металлургии и военном деле, взялся сделать железные крючья, которыми можно было
зацепить таран спереди и с боков с помощью верёвок, которые держали защитники.
Эти верёвки тянули с такой силой, что башня начинала качаться. После нескольких
попыток франки были вынуждены сломать свой собственный таран, чтобы башня не
рухнула.
Осаждающие после этого придвинули передвижную башню вплотную к
стене и стали бить по ней новым тараном в шестьдесят локтей длины, лобовая часть
которого представляла собой отливку весом более 20 пудов. Но триполитанский
моряк не опустил руки.
С помощью нескольких умело установленных балок, – продолжает
хронист Дамаска, – он сделал возможным поднятие кувшинов, наполненных грязью и
нечистотами, которые выливались на франков. Задыхаясь от запаха лившихся на них
фекалий, франки более не моги управлять своим тараном. Моряк же тогда
использовал сосуды и корзины, которые наполняли маслом, битумом, дровами, смолой
и тростниковой корой. Корзины поджигали и раскачивали около франкской башни.
Верх башни начал гореть и, пока франки суетились, стараясь погасить огонь
уксусом и водой, триполитанец старался бросить другие сосуды с кипящим маслом,
чтобы усилить горение. Огонь охватил всю верхнюю часть башни, мало-помалу
распространился по всем этажам и проник вовнутрь.
Будучи не в состоянии справиться с пожаром, нападающие оставили
башню и убежали. Защитники воспользовались этим, совершили вылазку и захватили
большое количество брошенного оружия.
Видя это, – радостно заключает Ибн аль-Каланиси, – франки утратили
мужество и отступили, предав огню строения, которые они поставили в своём
лагере.
Это было 10 апреля 1112 года. После ста тридцати трёх дней осады,
население Тира сумело нанести франкам полное поражение. После бунтов в Багдаде,
восстания в Аскалоне и обороны Тира, стал дуть ветер перемен. Появилось большое
число арабов, объединённых общей ненавистью к захватчикам и к большинству
мусульманских руководителей, виновных в бездействии и даже измене. Это
настроение быстро перешло рамки простого раздражения, особенно в Алеппо. Под
руководством кади Ибн аль-Кашаба, горожане решили взять свою судьбу в
собственные руки. Они выбрали себе вожаков и поручили им решать, что делать
дальше.
Конечно, впереди было ещё немало поражений, немало разочарований.
Экспансия франков не закончилась, их спесь не знала границ. Но с этого времени
можно было видеть, начиная с улиц Алеппо, медленное рождение могучей волны,
которая мало-помалу залила арабский Восток и принесла наконец к власти людей
справедливых, смелых, преданных и способных отвоёвывать потерянные территории.
Но прежде, чем прийти к этому, Алеппо пережил самый запутанный
период своей долгой истории. В конце ноября 1113 года Ибн аль-Кашаб узнал, что
Рыдван в его дворце в Цитадели тяжело болен: он собрал своих друзей и попросил
их быть готовыми к бою! 10 декабря князь умер. Как только это стало известно,
группы вооружённых ополченцев разошлись по кварталам города, овладели главными
зданиями и схватили множество сторонников Рыдвана, прежде всего членов секты
ассасинов, которых немедленно казнили за сговор с врагами-франками.
Кади не собирался захватывать власть, но он хотел воздействовать
на нового князя Альпа Арслана, сына Рыдвана, чтобы тот начал вести политику,
отличную от политики отца. В первые дни этот молодой человек шестнадцати лет,
заикавшийся так сильно, что его прозвали «немым», соответствовал, как казалось,
решительному настроению Ибн аль-Кашаба. Он приказал арестовать всех соратников
Рыдвана и велел немедленно отрубить им головы, причём с нескрываемой радостью.
Кади встревожился. Он рекомендовал юному монарху не топить город в крови и
наказать только предателей в назидание остальным. Но Альп Арслан не хотел ничего
слышать. Он казнил двух своих собственных братьев, многих военных, часть слуг,
но в основном тех, чьи головы не внушали ему доверия. Мало-помалу горожане
открыли ужасную истину: князь был безумен! Наилучший исторический источник,
помогающий нам понять этот период – хроника писателя и дипломата из Алеппо
Камаледдина, написанная век спустя после этих событий и основанная на
свидетельствах, оставленных современниками.
Однажды, – рассказывает он, – Альп Арслан собрал часть эмиров и
знатных людей и привёл их в некое подземелье, вырытое под Цитаделью. Когда они
вошли, он спросил их: «Что вы скажете, если я велю отрубить вам головы прямо
здесь?» – Мы рабы, подвластные приказам Вашего Величества, – ответили
несчастные, делая вид, что сочли угрозу хорошей шуткой. И только благодаря этому
избежали смерти.
Вокруг юного безумца скоро образовался вакуум. Единственным
человеком, который ещё осмеливался приближаться к нему, был его евнух Лулу,
«Сокровище». Но и он начал бояться за свою жизнь. В сентябре 1114 года он
воспользовался сном своего господина, чтобы убить его и возвести на трон другого
сына Рыдвана, которому было шесть лет.
Алеппо с каждым днём всё глубже погружался в анархию. В то время
как в Цитадели выясняли отношения неуправляемые группы рабов и солдат,
вооружённые жители города патрулировали улицы, чтобы защититься от грабителей.
Первое время франки Антиохии не пробовали воспользоваться хаосом, парализовавшим
Алеппо. Танкред умер за год до Рыдвана, а его преемник, сир Роже, которого
Камаледдин в своей хронике называет Сирджалом, ещё не был достаточно уверен, что
следует начинать крупномасштабные действия. Но эта отсрочка была недолгой. С
1116 года Роже Антиохийский, обеспечив контроль над всеми дорогами, ведущими в
Алеппо, занимает одну за другой основные крепости вокруг города и за отсутствием
сопротивления переходит к взиманию пошлины с каждого пилигрима, направлявшегося
в Мекку.
В апреле 1117 года евнух Лулу был убит. Согласно Камаледдину,
«заговор против него устроили солдаты его свиты. Когда он шёл на восток города,
они вдруг натянули свои луки с криками: «Заяц! Заяц!», чтобы он подумал, будто
они хотят погнаться за этим животным. В действительности же они осыпали стрелами
самого Лулу». После его исчезновения к власти пришёл ещё один раб, который,
будучи не в состоянии утвердить себя, попросил помощи у Роже. Хаос стал
неописуемым. Пока франки готовились к осаде города, военные продолжали бороться
за контроль над Цитаделью. Тогда Ибн аль-Кашаб решил действовать без
промедления. Он собрал главных людей города и предложил им план с далекоидущими
последствиями. Как фронтовой город, объяснил он им, Алеппо должен стать
передовым отрядом в джихаде против франков и как таковой должен пригласить для
правления сильного эмира, может быть самого султана, чтобы уже никогда не
допустить к власти местного царька, который будет ставить свои личные интересы
выше интересов ислама. Предложение кади было одобрено, хотя и не без колебаний,
ибо свои личные интересы жители Алеппо никогда не забывали. Потом перешли к
рассмотрению главных кандидатур. Султан? Он не хочет больше слышать о Сирии.
Тогтекин? Это единственный сирийский князь, обладающий реальной силой, но в
Алеппо никогда не примут в качестве господина человека из Дамаска. И тут Ибн
аль-Кашаб назвал имя турецкого эмира Ильгази, правителя Мардина в Месопотамии.
Его поведение не всегда было примерным. Двумя годами раньше он поддержал
исламо-франкский союз против султана и был известен своей склонностью к
пьянству. «Когда он пил вина, – говорит нам Ибн аль-Каланиси, – Ильгази пребывал
в состоянии отупения несколько дней, будучи не в состоянии прийти в себя, чтобы
отдать приказ или распоряжение». Но найти малопьющего военачальника в то время
было нелегко. И к тому же, уверял Ибн аль-Кашаб, Ильгази – храбрый воин, его
семья давно правила в Иерусалиме и его брат Сокман одержал победу над франками
при Гарране. Большинство согласилось с этим мнением, Ильгази был приглашён, и
кади лично открыл перед ним ворота Алеппо летом 1118 года. Первым делом эмир
женился на дочери князя Рыдвана, что символизировало союз между городом и его
новым сеньором и в тоже время укрепляло легитимность последнего. Ильгази стал
собирать свои отряды.
Через 20 лет после начала франкской агрессии столица северной
Сирии впервые имела руководителя, готового сражаться. Результат оказался
потрясающим. В субботу 28 июня 1119 года армия правителя Алеппо встретилась с
армией Антиохии на равнине Сармада на полпути между этими двумя городами. Сухой
горячий ветер «хамсин» засыпал песком глаза воинов. Камаледдин рисует нам
следующую сцену:
Ильгази велел своим эмирам поклясться, что они будут сражаться
доблестно, крепко держаться, не отступать и отдадут свою жизнь во славу джихада.
Потом мусульмане разделились на небольшие отряды и расположились ночью рядом с
войсками сира Роже. На рассвете франки неожиданно увидели приближающиеся знамёна
мусульман, которые окружили их со всех сторон. Кади Ибн аль-Кашаб выехал вперёд
на своей кобыле с копьём в руке, побуждая наших начать бой. Один из солдат, видя
это, презрительно воскликнул: «Неужели мы пришли из нашей страны, чтобы идти за
каким-то тюрбаном?» Но кади подъехал к отрядам, проследовал вдоль рядов и, чтобы
прибавить им силы и поднять их дух, обратился к ним с торжественной речью, столь
проникновенной, что люди плакали от волнения и немало восхищались. Потом
началась атака со всех сторон сразу. Стрелы летели как туча саранчи.
Армия Антиохии была уничтожена. Сам сир Роже был найден
распростёртый среди трупов с головой, разрубленной до шеи.
Вестник победы достиг Алеппо в тот момент, когда мусульмане,
расположившись рядами, завершали полуденную молитву в большой мечети. При этом
был слышен сильный крик с восточной стороны, но участники сражения вернулись в
город только к послеобеденной молитве.
Алеппо праздновал победу несколько дней. Пели песни, пили вино,
резали баранов, толпились, разглядывая стяги с крестами, шлемы и кольчуги,
привезённые отрядами, или глазели на то, как обезглавливают пленников победнее –
богатых отпускали за выкуп. На площадях слушали чтение только что сочинённых
стихов в честь Ильгази: «После Бога есть только ты, кому мы верим!» Обитатели
Алеппо жили долгие годы в страхе перед Боэмондом, Танкредом, потом перед Роже
Антиохийским, и многие уже начинали ждать неизбежного дня, когда, подобно их
братьям в Триполи, они будут вынуждены делать выбор между смертью и изгнанием.
После Сармадской победы они почувствовали, что родились к новой жизни. Подвиг
Ильгази пробудил энтузиазм во всём арабском мире. «Подобный успех ещё ни разу не
был дарован исламу за все истёкшие годы», – пишет Ибн аль-Каланиси.
Это преувеличение свидетельствует о крайнем упадке, царившем
накануне победы Ильгази. Заносчивость франков достигла поистине предела абсурда:
в начале марта 1118 года король Бодуэн ровно с двумястами шестью рыцарями и
четырьмя сотнями пехоты отправился завоевывать… Египет! Во главе своих
немногочисленных войск он пересёк Синай, занял, не встретив сопротивления, город
Фараму и достиг Нила, «в котором он искупался», – дополняет насмешник Ибн
аль-Асир. Он шёл бы так ещё долго, если бы внезапно не заболел. Его спешно
повезли обратно в Палестину, и по дороге он умер в аль-Арише, на северо-востоке
Синая. Несмотря на кончину Бодуэна, аль-Афдал уже не оправился от этого позора.
Он стал быстро терять контроль над ситуацией, и через три года был убит на улице
Каира. Что касается короля франков, то его заменил кузен Бодуэн II Эдессы.
Сармадская победа, одержанная вскоре после показного похода через
Синай, создала впечатление реванша и показалась некоторым оптимистам началом
реконкисты. Ожидалось, что Ильгази без промедления двинется на Антиохию, где
больше не было ни князя, ни армии. Франки тоже ждали осады. Они первым делом
разоружили сирийских, армянских и греческих христиан, живших в городе, и
запретили им покидать дома, опасаясь их сговора с Алеппо. Действительно,
отношение между воинами Запада и их восточными единоверцами были очень
напряжёнными. Последние обвиняли франков в том, что те отвергают их религиозные
обряды и держат их в подчинённом состоянии в их собственном городе. Но
предосторожности франков оказались ненужными. Ильгази и не помышлял об
использовании своего преимущества. Он валялся мертвецки пьяный в бывшей
резиденции Рыдвана и всё никак не мог закончить празднование своей победы. Скоро
из-за употребления крепких спиртных напитков у него началась горячка, и он
выздоровел только через двадцать дней, как раз когда в Антиохию из Иерусалима
уже прибыло войско под командованием нового короля Бодуэна II.
Алкоголь подорвал здоровье Ильгази, и через три года он умер, так
и не сумев развить свой успех. Жители Алеппо были благодарны ему за то, что он
удалил от их города франкскую угрозу, но совсем не горевали из-за его смерти,
поскольку уже возложили свои надежды на его преемника, необычайного человека,
чьё имя было у всех на устах. Его звали Балак, он был племянником Ильгази, но
представлял собой личность совершенно иного закала. Достаточно сказать, что он
вскоре стал героем, которым восхищались во всём арабском мире и подвиги которого
прославлялись в мечетях и на площадях.
В сентябре 1122 года Балаку удалось в результате блестящего
нападения захватить в плен Жослена, сменившего Бодуэна II в качестве графа
Эдессы. Согласно Ибн аль-Асиру, «он велел обернуть его в шкуру верблюда и зашить
её и потом, отклонив все предложения, связанные с выкупом, заточил его в
крепости». Таким образом, после гибели Роже Антиохийского, уже второе
государство франков осталось без руководителя. Обеспокоенный король Иерусалима
решил сам отправиться на Север. Рыцари Эдессы пригласили его посетить то место,
где был взят в плен Жослен – болотистый район на берегу Евфрата. Бодуэн совершил
небольшую ознакомительную экскурсию и потом велел ставить палатки на ночь. На
следующее утро он поднялся рано, чтобы предаться своему любимому увлечению,
заимствованному у восточных князей – соколиной охоте, когда вдруг Балак и его
люди, подкравшиеся без шума, окружили лагерь. Король Иерусалима бросил оружие.
Его также увели в плен.
Окружённый ореолом славы, ввиду своих подвигов, Балак в июне 1123
года триумфально вступил в Алеппо. Повторяя действия Ильгази, он вначале женился
на дочери Рыдвана, а потом, не теряя времени и не испытав ни одной неудачи, стал
методично отвоёвывать франкские владения вокруг города. Военное умение этого
сорокалетнего турецкого эмира, его решительность, его отказ от любых
компромиссов с франками, его умеренность и, наконец, список его побед резко
контрастировали с ошеломляющей посредственностью других мусульманских князей.
Один город, особенно, видел в нём ниспосланного богом спасителя.
Это был Тир, вновь осаждённый франками, несмотря на то, что их король попал в
плен. Положение защитников оказалось гораздо более трудным, нежели во время их
победной обороны двенадцать лет назад, ибо иноземцы в этот раз обеспечили
господство на море. Могучая венецианская эскадра, насчитывавшая более 120
кораблей, появилась у берегов Палестины весной 1123 года. Она напала на
египетский флот, стоявший на якоре у Аскалона, и уничтожила его. В феврале 1124
года, заключив с Иерусалимом договор о разделе добычи, венецианцы начали блокаду
портового города Тира, тогда как франкская армия разбила лагерь у восточной
части города. Перспективы у осаждённых были неважные, но жители сражались
ожесточённо. Например, однажды ночью группа отличных пловцов достигла
венецианского корабля, охранявшего вход в гавань, и сумела увести его в город,
где с него сняли оружие и уничтожили. Но, несмотря на такие блестящие акции,
шансы на успех оставались незначительными. Разгром фатимидского флота сделал
невозможной всякую помощь по морскому пути. Наряду с этим появились трудности в
снабжении питьевой водой. Тир – и это было его главной слабостью – не имел
питьевых источников внутри стен. В мирное время пресная вода поступала снаружи
по системе каналов. В случае же войны город мог рассчитывать только на
резервуары и интенсивное обеспечение водой с помощью маленьких барж. Плотная
венецианская блокада не давала использовать этот способ. Жители понимали, что
если тиски не ослабнут, капитуляция станет неизбежной через несколько месяцев.
Не ожидая уже более египтян, своих постоянных покровителей,
защитники обратились к тогдашнему герою Балаку. Эмир в это время осаждал
крепость Манбиж около Алеппо, в которой поднял восстание один из вассалов
Балака. Когда он узнал, что его зовут жители Тира, он, как рассказывает
Камаледдин, немедленно решил поручить дальнейшую осаду одному из ближайших
помощников, а самому идти на выручку Тира. 6 мая 1124 года, прежде чем
отправиться в путь, он совершил последнюю инспекцию.
Со шлемом на голове и со щитом в руке, – продолжает хронист
Алеппо, – Балак приблизился к крепости Манбиж, чтобы выбрать место для установки
мангонел. Когда он отдавал распоряжения, стрела, вылетевшая из-за крепостного
вала, попала ему под левую ключицу. Он сам выдернул стрелу и, презрительно
сплюнув, сказал: «Это смертельный удар для всех мусульман!» После этого он умер.
Он был прав. Как только известие о его смерти достигло Тира,
жители утратили мужество и уже не могли думать ни о чём ином, кроме переговоров
об условиях капитуляции. «7 июля 1124 года, – рассказывает Ибн аль-Каланиси, –
они прошли между двумя рядами солдат, и франки их не тронули. Все военные и
гражданские лица покинули город, в нём остались только немощные. Часть
изгнанников направилась в Дамаск, остальные рассеялись по стране». Кровавой
бойни удалось избежать, и тем не менее достойная восхищения оборона Тира
окончилась позорно.
Не только жители Тира пострадали вследствие гибели Балака. В
Алеппо власть досталась Тимурташу, сыну Ильгази, молодому человеку девятнадцати
лет, «единственным занятием которого, – по словам Ибн аль-Асира, – были
развлечения, и который решил покинуть Алеппо и вернуться в свой родной город
Мардин, ибо он полагал, что в Сирии слишком много воюют с франками». Мало того,
что он покинул свою столицу: этот неспособный Тимурташ поспешил отпустить короля
Иерусалима за 20 тыс. динаров. Он надел на него почётные одежды: на голову –
золотой убор, на ноги – расписные сапоги и вернул ему лошадь, которую отнял у
короля пленивший его Балак. Вне сомнения, это было по-княжески, но совершенно
безответственно, ибо через несколько недель после своего освобождения Бодуэн II
прибыл к Алеппо с твёрдым намерением захватить город.
Защита города была полностью возложена на Ибн аль-Кашаба, в
распоряжении которого было только несколько сотен вооружённых людей. Кади, видя
вокруг города тысячи нападающих, направил депешу сыну Ильгази. Гонец, с угрозой
для жизни, прошёл ночью через вражеские линии. Прибыв в Мардиш, он явился в
диван эмира и настойчиво стал умолять его не бросать Алеппо. Но Тимурташ, столь
же бесстыдный, как и трусливый, приказал бросить надоевшего посланника в тюрьму.
Тогда Ибн аль-Кашаб обратился к другому спасителю по имени
аль-Борсоки, старому турецкому военачальнику, который был только что назначен
наместником Мосула. Аль-Борсоки, известный своей справедливостью и религиозным
рвением, а также политической смёткой и стремлением к власти, с готовностью
принял приглашение кади и немедля отправился в путь. Его появление перед
осаждённым городом в январе 1125 года застало франков врасплох; они бежали,
бросив свои шатры. Ибн аль-Кашаб поспешил выйти навстречу аль-Борсоки, чтобы
побудить его начать преследование франков, но эмир устал после долгого
нахождения в седле и к тому же торопился посетить свои новые владения. Как и
Ильгази за пять лет до этого, он не отважился развить своё преимущество и дал
врагу время опомниться. Однако его вмешательство приобрело важное значение,
после того как союз, заключённый между Алеппо и Мосулом в 1125 году, дал начало
новому сильному государству, которое вскоре смогло дать успешный отпор
заносчивости франков.
Ввиду своего упорства и удивительной прозорливости Ибн аль-Кашаб,
как мы видели, не только спас свой город от оккупации, но и более других
способствовал приходу великих руководителей джихада. Правда, сам кади не
дождался их появления. Однажды летом 1125 года, когда кади вышел из большой
мечети Алеппо после полдневной молитвы, к нему подбежал человек в одежде аскета
и вонзил ему в грудь кинжал. Это была месть ассасинов. Ибн аль-Кашаб был самым
ярым противником этой секты, он пролил реки крови её адептов и никогда не
сожалел об этом. И он, конечно, хорошо знал, что рано или поздно заплатит за это
своей жизнью. На протяжении трети века никому из врагов ассасинов не удалось
ускользнуть от них.
Эта секта была основана в 1090 году высокообразованным человеком,
не чуждым поэзии и питавшим большой интерес к последним достижениям науки.
Гассан ас-Саббах родился в 1048 году в городе Райи, совсем близко от места, где
через несколько десятков лет был заложен замок Тегеран. В самом ли деле был он,
как гласит легенда, неразлучным другом молодости поэта Омара аль-Хайяма и также,
как тот, увлекался математикой и астрономией? Это доподлинно неизвестно. Зато мы
точно знаем обстоятельства, побудившие этого талантливого человека посвятить
свою жизнь созданию его секты.
В то время, когда Гассан родился, учение шиитов, сторонником
которого он стал, было господствующим в мусульманской Азии. Сирия принадлежала
Фатимидам Египта, а другая шиитская династия правила в Персии и диктовала свои
законы аббасидскому калифу в Багдаде. Но в молодые годы Гассана ситуация
полностью изменилась. Весь регион захватили сельджуки, защитники ортодоксии
суннитов. Ещё недавно превалировавший шиизм теперь оказался доктриной, которую
едва терпели, а нередко и преследовали.
Гассан, воспитанный религиозными персами, восстал против унижения.
В 1071 году он решил поселиться в Египте, последнем бастионе шиитов. Но то, что
открылось ему на берегах Нила, не очень то его обрадовало. Старый фатимидский
калиф аль-Мустансир оказался ещё большей марионеткой, чем его аббасидский
соперник. Он даже не осмеливался выходить из своего дворца без разрешения
армянского визиря Бадра аль-Джамали, отца и предшественника аль-Афдала. Гассан
нашёл в Каире немало фундаменталистов, разделявших его опасения и желавших, как
и он, реформировать шиитский калифат и отомстить сельджукам.
Вскоре оформилось и соответствующее движение, возглавляемое
Низаром, старшим сыном калифа. Смелый и благочестивый, наследник Фатимидов не
имел никакого желания предаваться дворцовым усладам и оставаться куклой в руках
визиря. После смерти своего престарелого отца – а этого оставалось ждать недолго
– он должен был вступить в права наследования и с помощью Гассана и его друзей
обеспечить новый золотой век шиитов. Был разработан тщательный план, главным
творцом которого являлся Гассан. Этот воинствующий перс должен был внедриться в
самое сердце сельджукской империи и подготовить почву для завоеваний Низара,
которые тот должен был начать сразу после прихода к власти.
Успехи Гассана превзошли все ожидания, но достигнуты они были
средствами весьма далёкими от представлений добродетельного Низара. В 1090 году
Гассан, в результате неожиданного нападения, овладел крепостью Аламут, «Орлиное
гнездо», находившейся на склоне горного хребта, включающего Эльбрус, в
практически недосягаемом районе около Каспийского моря. Располагая столь
несокрушимым оплотом, Гассан стал создавать религиозно-политическую организацию,
эффективность и дисциплина которой остаются непревзойдёнными в мировой истории.
Адепты делились по степени обученности, надёжности и смелости, но
все они были послушниками великого мастера. Они проходили интенсивные курсы
идеологической обработки и физической тренировки. Излюбленным средством
устрашения врага для Гассана было убийство. Членов секты посылали в одиночку или
реже небольшими группами, вдвоём или втроём, с задачей убить указанное лицо.
Они, как правило, прикидывались торговцами или монахами-аскетами, приходили в
город, где должно было совершиться преступление, знакомились с обстановкой, с
привычками жертвы и потом, подготовив план, наносили удар. Но, если
приготовления происходили в большом секрете, то осуществление убийства должно
было непременно происходить публично, при как можно большем скоплении людей. Вот
почему местом убийства обычно становилась мечеть, а предпочтительным временем –
полдень в пятницу. Убийство не было для Гассана лишь средством избавиться от
противника; прежде всего это был двойной урок: с одной стороны – кара, постигшая
убитого, а с другой стороны – героический подвиг исполнителя, члена секты. Это
деяние называлось «fedai», «самоубийство по приказу», ибо таких исполнителей
почти всегда убивали на месте.
Полное безразличие, с которым члены секты позволяли себя убивать,
внушало современникам мысль, что убийц предварительно опьянили гашишем. Их стали
поэтому называть «гашишьюн» или «гашишин», это слово потом превратилось в
«ассасин» и скоро стало привычным во многих языках. Хотя эта гипотеза
правдоподобна, во всём, что касается секты ассасинов, трудно отличить легенду от
реальности. В самом ли деле Гассан потчевал своих послушников наркотиками, чтобы
создать у них временное ощущение нахождения в раю и таким образом вдохновить их
на мученичество? Или он просто приучал их к определённым наркотиками, чтобы
постоянно держать их в своей власти? Или давал им какой-то напиток, вызывающий
эйфорию, чтобы они не пали духом в момент совершения убийства? Или он скорее
полагался на их слепую веру? Каков бы ни был ответ, любая их этих гипотез отдаёт
должное исключительному организационному таланту Гассана.
Его успехи были, между тем, ошеломляющими. Первое убийство,
осуществлённое в 1092 году, через два года после основания секты, само по себе
является эпопеей. Сельджуки были тогда в апогее своего могущества. А ведь
основателем их империи, человеком, превратившим за тридцать лет в настоящее
государство завоёванную турками область, вдохновителем возрождения власти
суннитов и борьбы против шиитов, был старый визирь, само имя которого напоминало
о его творении, Низам аль-Мульк, «Порядок царства». 14 октября 1092 года один из
послушников Гассана пронзил его грудь кинжалом. «Когда Низам аль-Мульк был убит,
– говорит Ибн аль-Асир, – государство распалось». Действительно, империя
сельджуков больше никогда не обретала единства. Её дальнейшая история была
отмечена не завоеваниями, а непрерывными войнами за престолонаследие. «Миссия
завершена» – мог сказать Гассан своим египетским друзьям. Теперь был открыт путь
для фатимидской реконкисты и для выхода на сцену Низара. Но в Каире мятеж не
удался. Аль-Афдал, унаследовавший пост визиря от отца в 1094 году, беспощадно
расправился со сторонниками Низара, а его самого замуровал живым. Гассан после
этого оказался в непредвиденной ситуации. Он не отказался от наступательной
реконструкции шиитского калифата, но понял, что для этого нужно время. Поэтому
он изменил свою стратегию: продолжая в полном объёме свою подрывную работу
против официального ислама и его религиозных и политических представителей, он
приложил все усилия, чтобы найти место для создания своего фьефа. А какая ещё
страна могла предоставить ему лучшие перспективы, нежели Сирия, раздробленная на
множество крошечных противоборствующих государств? Достаточно было внедриться
сюда со своей сектой, натравить один город на другой, заставить какого-нибудь
эмира враждовать со своим братом и ждать дня, когда фатимидский калифат выйдет
из состояния застоя.
Гассан отправил в Сирию персидского предсказателя, загадочного
«врача-астролога», который обосновался в Алеппо и сумел войти в доверие к
Рыдвану. Члены секты стали стекаться в город, проповедовать своё учение и
создавать ячейки. А чтобы сохранить дружбу с сельджукским князем, они не
брезговали оказанием ему мелких услуг, как то убийство некоторых его
политических противников. После кончины в 1103 году «врача-астролога» секта
незамедлительно делегировала к Рыдвану нового персидского советника, Абу-Тахера,
золотых дел мастера. Очень скоро его влияние на князя стало ещё более
значительным, чем у предшественника. Рыдван прислушивался ко всем его советам,
и, по утверждению Камаледдина, ни один житель Алеппо не мог рассчитывать даже на
небольшую благосклонность монарха или решение какой-либо административного
вопроса без поддержки одного из многочисленных сектантов, находившихся в
окружении князя.
Но ассасинов ненавидели уже из-за одного их могущества. Особенно
Ибн аль-Кашаб всё время призывал положить конец их деятельности. Он ставил им в
вину не только злоупотребление властью, но также, и прежде всего, ту симпатию,
которую они проявляли в отношении к западным захватчикам. Как ни парадоксально,
но это обвинение было обоснованным. К моменту появления франков ассасины, только
ещё начинавшие укореняться в Сирии, получили прозвище «батини», что означает –
«те, кто принадлежит не к той вере, какую они проповедуют публично». Это
прозвище свидетельствовало, что члены секты были мусульманами только на словах.
Шииты, к которым принадлежал и Ибн аль-Кашаб, не испытывали к ученикам Гассана
никакой симпатии из-за их разрыва с фатимидским калифатом, который, несмотря на
его ослабление, оставался постоянным защитником шиитов в арабском мире.
Презираемые и преследуемые всеми мусульманами, ассасины, как
следствие, не были огорчены при виде христианской армии, наносившей поражение за
поражением и сельджукам, и аль-Афдалу, убийце Низара. Нет никакого сомнения, что
чрезмерно примирительное отношение Рыдвана к иноземцам было в значительной
степени продиктовано советами «батини».
По мнению Ибн аль-Кашаба, сговор между ассасинами и франками был
равносилен предательству. И действовал он соответственно. Во время резни,
произошедшей после смерти Рыдвана в конце 1113 года, за «батини» гонялись и на
улицах, и в домах. Некоторых линчевала толпа, других сбрасывали со стен. Тогда
погибло около двухсот членов секты и среди них Абу-Тахер, мастер золотых дел.
«Однако, – говорит Ибн аль-Каланиси, – многие сумели бежать и нашли приют у
франков или рассеялись по стране».
Когда Ибн аль-Кашаб лишил ассасинов их главного бастиона в Сирии,
они только начинали развёртывать свою удивительную деятельность. Извлекая уроки
из своего провала, секта изменила тактику. Новый представитель Гассана в Сирии,
персидский пропагандист по имени Бахрам, решил прекратить на время всякие
показные акции и возобновить кропотливую и тихую организационно-инфильтрационную
работу.
Бахрам, – рассказывает дамасский хронист, – жил очень незаметно и
уединённо, так меняя обличие и одежду, что мог разъезжать по городами и
укреплённым местам, не вызывая подозрений.
По прошествии нескольких лет он располагал достаточной сетью
адептов, чтобы выйти из подполья. К слову сказать, он нашёл и отличного
покровителя взамен Рыдвана.
Однажды, – повествует Ибн аль-Каланиси, – Бахрам прибыл в Дамаск,
где атабег Тогтекин проявил осторожность и принял его хорошо, учитывая
зловредность его и его банды. Он оказал ему знаки уважения и обеспечил ему
неусыпную охрану. Второй человек в сирийской метрополии, визирь Тахир
аль-Маздагани, договорился с Бахрамом и, хотя и не принадлежал к его секте,
помогал ему расставлять свои злодейские сети повсюду.
Как следствие этого, вопреки кончине Гассана ас-Саббаха в его
логове Аламут в 1124 году, деятельность ассасинов только усилилась. Убийство Ибн
аль-Кашаба не было единичным актом. Через год ещё один из первых лидеров
«сопротивления носящих тюрбан» пал под их ударами. Все хронисты уделяют этому
убийству особое внимание, поскольку человек, возглавлявший в августе 1099 года
первую гневную манифестацию против франкского вторжения, стал затем одним из
наиболее высоких религиозных авторитетов в мусульманском мире. Из Ирака пришла
весть, что кади всех кади Багдада, украшение ислама, Абу-Саад аль-Харави,
подвергся нападению «батини» в большой мечети Намазана. Они убили его ударами
кинжалов и тотчас скрылись, не оставив никаких следов и улик. Их никто не
преследовал – столь велик был страх перед ними. Это преступление вызвало
яростное возмущение в Дамаске, где аль-Харави жил долгие годы. Деятельность
ассасинов вызывала растущую враждебность особенно в религиозной среде.
Большинство верующих испытывало горестные чувства, но они боялись говорить об
этом, ибо «батини» стали убивать тех, кто сопротивлялся им, и помогать тем, кто
поддерживал их в их заблуждениях. Никто не осмеливался более обвинять их
публично – ни эмир, ни визирь, ни султан!
Этот страх был неслучаен. 26 ноября 1126 года аль-Борсоки,
всемогущий правитель Алеппо и Мосула, в свою очередь, испытал на себе ужасную
месть ассасинов.
А ведь эмир держал ухо востро, – удивляется Ибн аль-Каланиси. – Он
носил кольчугу, которую не могло рассечь лезвие сабли или пронзить острие
кинжала, и был окружён вооружёнными до зубов солдатами. Но нельзя избежать
судьбы, которая должна свершиться. Аль-Борсоки как обычно отправился в большую
мечеть Мосула, чтобы совершить пятничную молитву. Злодеи уже были там, одетые
как монахи-суфисты. Они молились в углу, не возбуждая подозрений. Неожиданно они
подбежали к нему и нанесли несколько ударов не пробивших кольчугу. Когда
«батини» увидели, что их удары не поразили эмира, один из них закричал: «Бейте
выше, в голову!» Их удары достигли горла и искололи его. Аль-Борсоки умер
мученической смертью; были умерщвлены и его убийцы.
Ещё никогда угрозы ассасинов не были столь серьёзны. Речь уже не
шла об обыкновенной партизанской войне: это была настоящая проказа, разъедавшая
арабский мир в тот момент, когда ему требовалась вся его энергия, чтобы
противостоять франкской оккупации. Между тем цепь катастроф продолжалась. Через
несколько месяцев после гибели аль-Борсоки был убит его сын, только что
вступивший в права наследования. В Алеппо четыре эмира боролись за власть, и не
было уже больше там аль-Кашаба, чтобы сохранить минимум сплочённости. Осенью
1127 года, когда город тонул в анархии, у его стен вновь появились франки. В
Антиохии появился новый князь, молодой сын великого Боэмонда, белокурый гигант
восемнадцати лет, только что прибывший из своей страны, чтобы принять фамильное
наследство. Он обладал не только именем своего отца, но и его необузданным
характером. Жители Алеппо поспешили заплатить ему дань, а наибольшие пессимисты
уже видели, как в будущем он завоюет их город.
В Дамаске ситуация была не менее драматической. Атабег Тогтекин,
дряхлеющий и больной, уже не осуществлял никакого контроля в отношении
ассасинов. У них была своя милиция, администрация; в их руках был преданный им
душой и телом визирь аль-Маздагани; они поддерживали тесный контакт с
Иерусалимом. Бодуэн II со своей стороны не скрывал намерение увенчать свою
карьеру захватом сирийской метрополии. Казалось, что только присутствие старого
Тогтекина мешает ещё ассасинам отдать город франкам. Но эта отсрочка была
короткой. В начале 1128 года атабег стал хиреть на глазах и больше уже не
вставал. Около его постели вовсю плелись интриги. Он умер 12 февраля, назначив
наследником своего сына Бури. Теперь жители Дамаска были убеждены, что падение
их города является только вопросом времени.
Вспоминая столетием позже этот критический период арабской
истории, Ибн аль-Асир будет иметь полное право написать следующее:
Со смертью Тогтекина ушёл последний человек, способный оказать
отпор франкам. Те тогда могли, казалось, захватить всю Сирию. Но Бог, в своей
бесконечной доброте, сжалился над мусульманами.
Примечания автора:
О сражении у Тира и обо всём, что касается этого города, см.: M. Сhehab, Tyr à l'époque des croisades, Adrien-Maison-neuve, Paris, 1975.
Житель Алеппо, Камаледдин Ибн аль-Адим (1192-1262) посвятил лишь первую часть своей жизни написанию истории родного города. Занятый политической и дипломатической деятельностью, а также многочисленными путешествиями по Сирии, Ираку и Египту, он прервал свою хронику в 1223 году. Оригинальный текст его «Истории Алеппо» («Histoire d'Alep») опубликован Французским институтом Дамаска в 1968 году. На сегодняшний день не существует никакого французского издания.
Место, где разыгралась битва между Ильгази и армией Антиохии, в разных источниках называется по-разному: Сармада, Дарб Сармада, Тель Акибрин… Французы назвали его «Ager sanguinis», кровавое поле.
Об ассасинах см.: M. Нodgson,
The order of Assassins. Mouton, La Haye, 1955.
|
