Часть третья. Ответный удар (1128-1146).
Когда я начал молиться, один франк ворвался ко мне, схватил
меня,
повернул лицом к востоку и крикнул: «Молись так!»
Усама Ибн Мункыз, хронист (1095-1188).
Глава седьмая. Эмир среди варваров.
В июне 1137 года Зенги прибыл с внушительной осадной техникой и разбил
свой лагерь посреди виноградников, окружавших Хомс, главный город центральной
Сирии, который традиционно оспаривали Алеппо и Дамаск. В тот момент город был
под контролем Дамаска и управлял им ни кто иной, как старый Унар. Увидев
катапульты и мангонелы, установленные противником, Муануддин Унар понял, что
долго обороняться он не сможет. И тогда он сообщил франкам, что намерен
капитулировать. Триполитанские рыцари, не имевшие никакого желания видеть Зенги
обосновавшимся в двух днях пути от их города, отправились в путь. Хитрость Унара
удалась вполне: опасаясь попадания в клещи, атабег поспешно заключил перемирие
со своим старым врагом и вступил в борьбу с франками, решив подвергнуть осаде их
самую мощную крепость в этом регионе, Баарин. Обеспокоенные рыцари из Триполи
позвали на помощь короля Фулька, который явился со своей армией. И вот под
стенами Баарина, в покрытой полями и террасами долине, состоялось первое
серьёзное сражение между Зенги и франками, что может показаться удивительным,
если учесть, что Зенги был правителем Алеппо уже более девяти лет.
Битва была короткой, но решительной. Через несколько часов
западные пришельцы, изнурённые долгим переходом и уступавшие в численности, были
разгромлены наголову. Лишь король и несколько человек из его свиты сумели
спастись в крепости. Фульк едва успел послать гонца в Иерусалим с просьбой о
подмоге, и после этого, как рассказывает Ибн аль-Асир,
«Зенги перерезал все пути и столь затруднил сообщение, что осаждённые не
знали более, что происходит в их стране».
Арабам подобная блокада была не страшна. Они уже на протяжении
веков пользовались для связи между городами голубиной почтой. Во время военной
кампании каждая армия возила с собой голубей, принадлежавших разным
мусульманским городам и крепостям. Их приучали всегда возвращаться в родное
гнездо. Поэтому было достаточно привязать послание к лапке голубя и выпустить
его. Тот летел быстрее любого скакуна, чтобы известить о победе, поражении или о
смерти князя, чтобы попросить помощи или побудить к сопротивлению осаждённый
гарнизон. По мере того, как усиливалось участие арабов в борьбе с франками,
регулярная голубиная почта устанавливалась между Дамаском, Каиром, Алеппо и
другими городами, и государства даже платили жалование людям, занятым
выращиванием и дрессировкой этих птиц.
Именно в период своего пребывания на Востоке франки освоили
голубеводство, ставшее впоследствии очень модным в их странах. Но во время осады
Баарина они ещё ничего об этом способе связи не знали, чем и воспользовался
Зенги. Атабег сначала усилил атаки, а потом предложил осаждённым выгодные
условия капитуляции: сдачу крепости и уплату 50 тысяч динаров. В обмен на это он
согласился отпустить их с миром. Фульк и его люди сдались и затем пустились
наутёк, счастливые, что отделались так дёшево.
«Вскоре после ухода из Баарина они повстречали сильное подкрепление, шедшее
им на помощь и пожалели, что сдались». По словам Ибн аль-Асира,
«всё это смогло случиться только потому, что франки были совершенно отрезаны
от внешнего мира».
Зенги был особенно доволен тем, что решил дело с Баарином в свою
пользу, поскольку в это время он получил крайне тревожное известие: византийский
император Иоанн Комнин, унаследовавший в 1118 году трон от своего отца Алексия,
находится на пути в Северную Сирию с десятками тысяч воинов. Как только уехал
Фульк, атабег вскочил на коня и помчался в Алеппо. Город был взбудоражен,
поскольку в прошлом всегда был желанной целью Рума. В ожидании нападения
население принялось за очистку крепостных рвов, в которые в мирное время бросали
по дурному обыкновению всякий мусор. Но скоро прибыли послы басилевса и
успокоили Зенги: их целью является вовсе на Алеппо, а Антиохия, франкский город,
от права на который Рум никогда не отказывался. И в самом деле, атабег вскоре
узнал не без удовлетворения, что Антиохия осаждена и обстреливается
катапультами. Оставив христиан разбираться друг с другом, Зенги вернулся, чтобы
продолжить осаду Хомса, где ему опять противостоял Унар.
Однако Рум и франки помирились гораздо скорее, чем ожидалось.
Чтобы успокоить басилевса, чужеземцы обещали ему отдать Антиохию; Иоанн Комнин в
свою очередь обязался передать им ряд мусульманских городов Сирии. Это стало
причиной начала новой захватнической войны в марте 1138 года. Ближайшими
помощниками басилевса в этой войне стали два франкских вожака: новый граф Эдессы
Жослен II и рыцарь по имени Раймонд, который только что возглавил княжество
Антиохию, женившись на Констанце, восьмилетней девочке, дочери Боэмонда II и
Алисы.
В апреле союзники предприняли осаду Шайзара, выдвинув на огневую
позицию 18 катапульт и мангонел. Старый эмир Султан Ибн Мункыз, ставший
правителем города ещё до начала франкской агрессии, не имел, как казалось,
возможности устоять против объединённых сил Рума и франков. Согласно Ибн
аль-Асиру, союзники выбрали своей целью Шайзар,
«ибо надеялись, что Зенги не станет яростно защищать город, который ему не
принадлежал». Но они плохо знали его. Тюркский полководец лично организовал
и возглавил оборону. Сражение у Шайзара дало ему возможность как никогда ранее
проявить свои удивительные способности на поприще государственной деятельности.
За несколько недель он перевернул весь Восток. Сперва он направил
послов в Антиохию, где им удалось убедить наследников Данишменда начать атаку на
византийские земли. Потом он послал в Багдад агентов, которые учинили там смуту,
подобную той, что организовал аль-Кашаб в 1111 году, и таким образом вынудил и
султана Массуда отправить войска к Шайзару. Он писал всем эмирам Сирии и Джезиры
и, подкрепляя слова угрозами, требовал, чтобы они собрали все свои силы для
отражения нового нападения. Армия самого атабега, сильно уступавшая противнику
по численности, отказалась от лобовых атак и приняла на вооружение тактику
партизанской войны, в то время как Зенги осуществлял интенсивную корреспонденцию
с басилевсом и лидерами франков. Он «информировал» императора, – и притом вполне
правильно – что союзники боятся его и с нетерпением ждут его ухода из Сирии.
Франкам же, а именно, Жослену Эдесскому и Раймонду Антиохийскому он писал так:
«Неужели вы не понимаете, что если румляне займут хоть одну крепость в Сирии,
то они скоро захватят и все ваши города?» А к простым воинам, византийским и
франкским, он засылал множество агентов, большей частью христиан Сирии, имевших
задачу распространять деморализующие слухи о приближении огромных армий, идущих
ему на помощь из Персии, Ирака и Анатолии.
Эта пропаганда приносила свои плоды, особенно среди франков. В то
время как басилевс в золотом шлеме лично руководил стрельбой катапульт, сеньоры
Эдессы и Антиохии сидели в шатре и без конца играли в кости. Эта игра, известная
в Египте ещё в эпоху фараонов, в XII веке распространилась и на Востоке, и на
Западе. Арабы называли её «аз-захр», франки приспособили это слово для
обозначения не только самой игры, но и удачи в ней (hasard – случай).
Эти игры франкских князей привели басилевса Иоанна Комнина в
отчаяние. Обескураженный безвольностью своих союзников и встревоженный
настойчивыми слухами о прибытии мощной вспомогательной мусульманской армии, – на
самом деле таковая так и не вышла из Багдада – он снял осаду Шайзара и 21 мая
1138 года отправился в Антиохию. Оттуда он ехал на коне, а за ним пешком шли
Раймонд и Жослен, изображавшие его оруженосцев.
Для Зенги это была огромная победа. В арабском мире, где альянс
Рума и франков вызвал сильный испуг, к атабегу теперь относились как к
спасителю. Он же решил использовать свой престиж, чтобы безотлагательно решить
несколько волновавших его проблем и прежде всего проблему Хомса. В конце мая,
едва дождавшись окончания сражения у Шайзара, Зенги заключил любопытный союз с
Дамаском: он женился на княгине Зоморрод и получил Хомс в качестве приданого.
Мать-сыноубийца через три месяца прибыла со свитой к стенам Хомса, чтобы
торжественно соединиться со своим новым мужем. В церемонии приняли участие
представители султана и калифа Багдада, лица из Каира и даже послы императора
Рума, который извлёк уроки из своих неприятностей и решил отныне поддерживать с
Зенги более дружеские отношения.
Хозяин Мосула, Алеппо и всей центральной Сирии, атабег поставил
перед собой цель овладеть Дамаском с помощью своей новой жены. Он надеялся, что
та сумеет уговорить своего сына Махмуда отдать столицу без боя. Но княгиня
медлила и прибегала к увёрткам. Не рассчитывая на неё более, Зенги расстался с
ней. Но в июле 1139 года, будучи в Гарране, он получил от Зоморрод срочное
послание: она сообщала ему, что Махмуд был только что убит, заколот в
собственной постели тремя рабами. Княгиня умоляла мужа без промедления прибыть в
Дамаск, овладеть городом и покарать убийц её сына. Атабег немедленно отправился
в путь. Его совершенно не трогали слёзы его супруги, но он посчитал, что гибель
Махмуда можно использовать с выгодой, дабы наконец объединить под своей эгидой
всю Сирию.
Но он не принял в расчёт вездесущего Муануддина Унара, который,
уступив Хомс, вернулся в Дамаск и взял в свои руки все дела города после смерти
Махмуда. Ожидая нападения Зенги, Муануддин спешно разработал в качестве
противодействия секретный план. Но поначалу он не стал к нему прибегать и
занялся организацией обороны.
Зенги между тем не пошёл прямо на желанный город. Он начал с
нападения на древний римский город Баальбек, единственный сколько-нибудь важный
населённый пункт, ещё находившийся под властью Дамаска. Зенги намеревался
полностью окружить сирийскую метрополию и деморализовать её защитников. В
августе месяце он установил вокруг Баальбека четырнадцать мангонел, с помощью
которых вёлся непрерывный обстрел в надежде овладеть городом за несколько дней и
успеть после этого начать осаду Дамаска до конца лета. В Баальбек удалось войти
без труда, но его цитадель, сложенная из камня древнего храма финикийского бога
Ваала, сопротивлялась ещё два долгих месяца. Зенги был настолько обозлён этим,
что в конце октября после капитуляции гарнизона, получившего гарантию сохранения
жизни, приказал распять тридцать семь защитников крепости и содрать живьём кожу
с их командира. Этот зверский акт, призванный убедить жителей Дамаска, что
всякое сопротивление будет равносильно самоубийству, произвёл, однако,
противоположный эффект. Прочно сплотившись вокруг Унара, население сирийской
метрополии было более чем когда-либо полно решимости сражаться до конца. В любом
случае приближалась зима, и Зенги не мог планировать штурм раньше весны. Унар
использовал несколько месяцев передышки, чтобы доработать свой секретный план.
В апреле 1140 года атабег усилил натиск и готовил генеральное
наступление. Именно этот момент и выбрал Унар, чтобы реализовать свой план: он
попросил армию франков под командованием Фулька придти на помощь Дамаску. Речь
шла не просто об ограниченной операции, а о заключении по всей форме
союзнического договора, который мог быть продолжен и после кончины Зенги.
Унар уже в 1138 году послал в Иерусалим своего друга, хрониста
Усаму Ибн Мункыза, для изучения возможности сотрудничества франков и Дамаска в
борьбе с правителем Алеппо. Усама был хорошо принят и достиг принципиального
соглашения. Посольская миссия была продолжена, и хронист снова отправился в
Святой город уже с определёнными предложениями: франкская армия заставит Зенги
уйти из Дамаска, силы двух государств объединятся в случае новой угрозы,
Муануддин заплатит 20 тыс. динаров для покрытия расходов на военную операцию, и,
наконец, будет предпринята совместная экспедиция под руководством Унара для
освобождения крепости Баниас, находившейся с недавнего времени в руках одного из
вассалов Зенги, и для передачи её королю Иерусалима. Чтобы подтвердить свои
благие намерения, Дамаск предоставляет франкам заложников из семей главных лиц
города.
Практически это значило жить под протекторатом франков, но
население сирийской метрополии смирилось с этим. Напуганное жестокими методами
атабега, оно единодушно одобрило договор, заключённый Унаром, политика которого
оказалась бесспорно эффективной. Опасаясь попадания в клещи, Зенги ретировался в
Баальбек, который он отдал в качестве фьефа верному человеку, Айюбу, и перед
тем, как уйти со своей армией на север, пообещал отцу Саладина скоро вернуться и
отомстить за неудачу. После ухода атабега Унар занял Баниас и передал его
франкам в соответствии с союзническим договором. Потом он отправился в
королевство Иерусалим с официальным визитом.
Его сопровождал Усама, ставший в Дамаске в некотором роде
специалистом по франкским делам. К большому счастью для нас эмир-хронист не
ограничился дипломатическими переговорами. Любознательность, наблюдательность и
проницательность позволили ему оставить нам незабываемые описания нравов и
повседневной жизни во времена франков.1
Однажды, когда я посетил Иерусалим, я вошел в мечеть
аль-Акса; рядом с мечетью была еще маленькая мечеть, в которой франки устроили
церковь. Когда я заходил в мечеть, а там жили храмовники – мои друзья, – они
предоставляли мне маленькую мечеть, чтобы я в ней молился.
Однажды я вошел туда, произнес «Аллах велик» и начал молиться.
Один франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крикнул:
«Молись так!» К нему бросились несколько человек храмовников и оттащили его от
меня, и я снова вернулся к молитве. Однако этот самый франк ускользнул от
храмовников и снова бросился на меня. Он повернул меня лицом к востоку и
крикнул: «Так молись!» Храмовники опять вбежали в мечеть и оттащили франка. Они
извинились передо мной и сказали: «Это чужестранец, он приехал на этих днях из
франкских земель и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, как на
восток». – «Хватит уже мне молиться», – ответил я и вышел из мечети. Меня очень
удивило выражение лица этого дьявола, его дрожь и то, что с ним сделалось, когда
он увидел молящегося по направлению к югу.
Эмир Усама не стесняется называть тамплиеров «мои друзья»,
поскольку он считает, что их варварские нравы смягчились вследствие знакомства с
Востоком.
«Многие франки, – объясняет он, –обосновались в наших землях и
подружились с мусульманами. Эти франки гораздо лучше тех, кто недавно приехал из
франкских стран». Для него инцидент в мечети Аль-Акса – это
«пример грубости франков». Он приводит и другие подобные примеры,
почерпнутые им во время частых посещений королевского двора в Иерусалиме.
Я присутствовал в Табарии при одном из франкских
праздников. Рыцари выехали из города, чтоб поиграть копьями. С ними вышли две
дряхлые старухи, которых они поставили на конце площади, а на другом конце
поместили кабана, которого связали и бросили на скалу. Рыцари заставили старух
бежать наперегонки. С каждой из этих старух двигалось несколько всадников,
которые их подгоняли. Старухи падали и подымались на каждом шагу, а рыцари
хохотали. Наконец, одна из них обогнала другую и взяла этого кабана в награду.
Подобные фривольности не могли понравиться столь
образованному и утончённому эмиру, каким был Усама. Но его снисходительное
недовольство сменяется гримасой отвращения, когда он является свидетелем
франкского правосудия.
Однажды в Набулусе, – рассказывает он, –
я был свидетелем того, как привели двух франков для единоборства. Причина
была та, что мусульманские разбойники захватили деревню около Набулуса. Франки
заподозрили одного из крестьян и сказали: «Это он привел разбойников в деревню».
Крестьянин убежал; король послал схватить его детей. Тогда он вернулся и сказал
королю: «Будь ко мне справедлив и позволь мне сразиться с тем, кто сказал про
меня, что я привел разбойников в деревню». И король приказал владельцу
разграбленной деревни: «Приведи кого-нибудь, кто сразится с ним».
Тот отправился в свою деревню, где был один кузнец, и он взял его
и сказал: «Ты будешь сражаться на поединке». Ограбленный хозяин старался уберечь
своих крестьян, чтобы ни одного из них не убили, и хозяйство его не пропало бы.
Я видел того кузнеца: это был сильный юноша, но когда он шел, то
часто останавливался, садился и просил чего-нибудь выпить. Другой же, который
требовал поединка, был старик с твердой душой. Он произносил воинственные стихи
и не думал о поединке. Виконт, правитель города, пришел на место битвы и дал
каждому из сражавшихся палку и щит, а народ встал вокруг них, и они бросились
друг на друга. Старик теснил кузнеца, а тот отступал, пока не оказывался
прижатым к толпе. Потом старик возвращался в середину круга, и они бились до
того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы. Дело затянулось, и
виконт торопил их и кричал: «Скорее!» Кузнецу помогло то, что он привык работать
молотом. Старик устал, и кузнец ударил его. Старик упал спиной на свою палку, а
кузнец стал над ним на колени, чтобы вырвать ему пальцами глаза, но не мог этого
сделать, потому что у него из глаз текло много крови. Тогда он поднялся и так
ударил его палкой по голове, что убил. На шею старика сейчас же набросили
веревку, потащили его и повесили. Вот пример законов и суда франков, да
проклянет их Аллах!
Такое возмущение эмира вполне естественно, поскольку для
арабов XII века правосудие было делом серьёзным. Судьи и кади были очень
уважаемыми лицами. Перед тем, как вынести свой приговор, они были обязаны
следовать точной процедуре, зафиксированной Кораном: обвинение, судебные прения,
свидетельские показания. «Божий суд», к которому часто прибегали иноземцы,
казался ему мрачным фарсом. Схватка, описанная хронистом, как раз и была одной
из форм такого «суда». Испытание огнём было ещё одним его видом, а ещё
существовало испытание водой, которое Усама описывает с ужасом:
Они поставили громадную бочку, наполнили ее водой и
укрепили над ней деревянную перекладину. Затем подозреваемого схватили,
привязали за плечи к этой перекладине и бросили в бочку. Если бы этот человек
был невиновен, он погрузился бы в воду, и его подняли бы с помощью этой веревки,
и он не умер бы в воде. Если же он согрешил в чем-нибудь, то он не мог бы
погрузиться в воду.
Когда этого юношу бросили в воду, он старался нырнуть, но не мог,
и они его осудили, да проклянет их Аллах, и выжгли ему глаза.
Мнение сирийского эмира нисколько не изменилось, когда он
получил представление о франкской науке. В XII веке франки очень отставали от
арабов во всех областях науки и техники. Но в медицине расстояние между развитым
Востоком и примитивным Западом было ещё больше. Усама наблюдает эту разницу:
Властитель аль-Мунайтыры, – рассказывает он, –
написал письмо моему дяде, прося прислать врача, чтобы вылечить нескольких
больных его товарищей. Дядя прислал к нему врача-христианина, которого звали
Сабит. Не прошло и двадцати дней, как он вернулся обратно.
«Как ты скоро вылечил больных», – сказали мы ему. «Они привели ко
мне рыцаря, – рассказывал нам врач, – на ноге у которого образовался нарыв, и
женщину, больную сухоткой. Я положил рыцарю маленькую припарку, и его нарыв
вскрылся и стал заживать, а женщину я велел разогреть и увлажнить ее состав. К
этим больным пришел франкский врач и сказал: «Этот мусульманин ничего не
понимает в лечении. Что тебе приятнее, – спросил он рыцаря, – жить с одной ногой
или умереть с обеими?» – «Я хочу жить с одной ногой», – отвечал рыцарь.
«Приведите мне сильного рыцаря, – сказал врач, и принесите острый
топор». Рыцарь явился с топором, и я присутствовал при этом. Врач положил ногу
больного на бревно и сказал рыцарю: «Ударь по его ноге топором и отруби ее одним
ударом». Рыцарь нанес удар на моих глазах, но не отрубил ноги; тогда ударил ее
второй раз, мозг из костей ноги вытек, и больной тотчас же умер. Тогда врач
взглянул на женщину и сказал: «В голове этой женщины дьявол, который влюбился в
нее. Обрейте ей голову». Женщину обрили, и она снова стала есть обычную пищу
франков – чеснок и горчицу. Ее сухотка усилилась, и врач говорил: «Дьявол вошел
ей в голову». Он схватил бритву, надрезал ей кожу на голове крестом и сорвал ее
с середины головы настолько, что стали видны черепные кости. Затем он натер ей
голову солью, и она тут же умерла. Я спросил их: «Нужен ли я вам еще?» И они
сказали: «Нет», и тогда я ушел, узнав об их врачевании кое-что такое, чего не
знал раньше».2
Ошеломлённый невежеством иноземцев, Усама ещё больше
поражён их нравами:
«У франков нет никакого самолюбия и ревности. Бывает, что франк идет со своей
женой по улице; его встречает другой человек, берет его жену за руку, отходит с
ней в сторону и начинает разговаривать, а муж стоит в сторонке и ждет, пока она
кончит разговор. Если же разговор затянется, муж оставляет ее с собеседником и
уходит».
Эмир в замешательстве:
«Посмотрите на это великое противоречие: у них нет ни ревности, ни самолюбия,
но они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия
и боязни бесславия?»
Чем больше узнаёт Усама о западных пришельцах, тем хуже становится
его мнение о них. Его восхищают только их боевые достоинства. И неудивительно,
что когда один из «друзей», которыми он обзавёлся среди них, рыцарь из армии
короля Фулька, предложил Усаме взять его юного сына с собой в Европу, чтобы
приобщить его к рыцарским правилам, эмир вежливо отклонил это предложение,
подумав про себя, что он предпочёл бы, чтоб его сын
«попал в плен, плен был бы для него не тяжелее, чем поездка к франкам».
Запанибратство с этими иностранцами имело пределы. К тому же славное
сотрудничество Дамаска и Иерусалима, предоставившее Усаме неожиданную
возможность получше узнать пришельцев, оказалось краткой интермедией. Яркое
событие стало началом беспощадной войны против захватчиков: в субботу 23 декабря
1144 года город Эдесса, столица первого из четырёх франкских государств на
Востоке, попал в руки атабега Имадеддина Зенги.
Если падение Иерусалима в июле 1099 года ознаменовало собой
успех франкского вторжения, а взятие Тира в июле 1124 года явилось завершением
периода оккупации, то отвоевание Эдессы увенчало в истории арабский отпор
агрессорам и стало началом долгого пути к победе.
Никто не ожидал, что с оккупацией можно покончить столь блестящим
образом. Хотя Эдесса была всего лишь аванпостом франкского присутствия, её графы
сумели полностью войти в местную политическую игру. Последним западным
правителем города с преимущественно армянским населением был Жослен II,
малорослый бородач с выступающим носом, выпученными глазами и непропорциональным
телом. Он никогда не отличался ни смелостью, ни мудростью. Но подданные не
презирали его, прежде всего потому, что его мать была армянкой, и поскольку
ситуация в его домене вовсе не казалась критичной. Он и его соседи попеременно
совершали друг на друга привычные набеги, которые столь же обычно заканчивались
перемирием.
Но неожиданно всё изменилось осенью 1144 года. Благодаря ловкому
военному манёвру, Зенги положил конец полувековому франкскому господству в этой
части Востока и одержал победу, которая потрясла и властьимущих, и
незначительных людей от Персии до далёкой страны «Альман» (Германия – И.Л.)
и стало причиной нового вторжения, возглавляемого самыми великими королями
франков.
Наиболее захватывающее описание завоевания Эдессы оставил нам
очевидец, сирийский епископ Абуль-Фарадж Базиль, который был непосредственным
участником событий. Его поведение во время сражения хорошо иллюстрирует драму
восточной христианской общины, к которой он принадлежал. Когда город подвергся
нападению, Абуль-Фарадж активно участвовал в его защите, но в то же время его
симпатии были больше на стороне мусульманской армии, нежели на стороне его
западных «покровителей», которых он оценивает не слишком высоко.
Граф Жослен, – рассказывает он, –
отправился грабить берега Евфрата. Зенги узнал об этом. 30 ноября он был под
стенами Эдессы. Его отряды были многочисленны как звёзды на небе. Они заполонили
все земли, окружавшие город. Повсюду стояли шатры; свой шатёр атабег установил к
северу от города, напротив Часовых ворот на холме, который венчала церковь
Исповедников.
Хотя Эдесса располагалась в долине, взять её было нелегко,
поскольку её мощная треугольная стена была прочно встроена в окружающие
возвышенности. Но, как объясняет Абуль-Фарадж,
«Жослен не оставил ни одного отряда. В городе были только сапожники, ткачи,
торговцы шёлком, портные, священники». Оборона возглавлялась франкским
епископом города, имевшего в помощниках армянского прелата и нашего хрониста,
отдававшего предпочтение соглашению с атабегом.
Зенги, – рассказывает он, –
постоянно обращался к осаждённым с предложениями мира, в которых говорилось:
«О несчастные! Вы же видите, что всякая надежда погибла. Чего вы хотите? Чего вы
ждёте? Пожалейте самих себя, ваших сыновей, ваших жён, ваши дома! Сделайте так,
чтобы ваш город не был опустошён и лишён жителей!» Но в городе не было ни одного
руководителя, способного проявить свою волю. На послания Зенги отвечали
бестолковым бахвальством и оскорблениями.
Видя, что осаждающие начали рыть подкоп под стены,
Абуль-Фарадж предложил написать Зенги письмо с просьбой о перемирии, на что
франкский епископ дал своё согласие.
«Написали письмо и прочитали его народу, но один безрассудный человек,
торговец шёлком, протянул руки, выхватил письмо и порвал его». И всё же
Зенги не переставал повторять:
«Если вы хотите перемирия на несколько дней, мы согласны дать его вам, чтобы
увидеть, получите ли вы помощь. Если да, то встречайте её и живите!»
Но никакой помощи не было. Хотя Жослен был скоро уведомлен о
нападении на его столицу, он не осмелился меряться силами с атабегом. Он
предпочёл обосноваться в Тель-Башере, ожидая, что ему на подмогу придут войска
из Антиохии или Иерусалима.
Между тем тюрки вырыли основание северной стены и поместили
под ней большое количество дерева в виде балок и стволов. Промежутки они
заполнили нефтью, жиром и серой с тем, чтобы жар был сильнее и чтобы стена
обрушилась. И потом, по команде Зенги, разожгли огонь. Глашатаи в его лагере
призвали солдат готовиться к битве и к проникновению в город через брешь в
стене, после того как она обрушится. Им было обещано отдать город на
разграбление на три дня. Сначала загорелись нефть и сера, а затем воспламенились
дерево и расплавившийся жир. Ветер дул с севера и нёс дым на защитников.
Несмотря на прочность, стена закачалась и рухнула. Потеряв у пролома многих
своих, тюрки ворвались в город и принялись убивать людей без разбора. В этот
день погибло около шести тысяч жителей. Чтобы избежать гибели, женщины, дети и
молодые люди устремились к высокой цитадели. Они нашли её ворота закрытыми по
вине франкского епископа, который сказал стражникам: «Если вы не увидите моего
лица, не открывайте ворота!» Это было жалкое и ужасающее зрелище: затоптанные и
задохнувшиеся, ставшие одной сплошной массой, около пяти тысяч людей, а может
быть и больше, погибли жестокой смертью.
Зенги пришлось лично вмешаться, чтобы остановить убийство.
После этого он послал своего главного помощника к Абуль-Фараджу.
«Уважаемый, – велел он сказать ему, – мы желаем, чтобы ты поклялся на
кресте и евангелии, что ты и твоя община будут верны нам. Ты очень хорошо
знаешь, что этот город процветал подобно столице на протяжении двухсот лет, пока
им управляли арабы. Прошло пятьдесят лет, как его захватили франки, и он уже в
запустении. Наш господин Имадеддин Зенги намерен обращаться с вами милостиво.
Живите в мире, будьте спокойны под его властью и молитесь за его жизнь».
И действительно,
– продолжает Абуль-Фарадж, – получилось так, что сирийцы и армяне вышли
из крепости, и каждый вернулся домой без помех. Напротив, у франков отобрали
всё, что они имели при себе: золото, серебро, священную утварь, инкрустированные
кресты и множество украшений. Отделили священников и знатных людей; с них сняли
одежды и отправили в цепях в Алеппо. Из остальных отобрали мастеров, которых
Зенги держал при себе как пленников и заставлял каждого заниматься своим делом.
Все прочие франки, около семисот, были казнены.
Узнав об отвоевании Эдессы, весь арабский мир возликовал.
Зенги приписывали самые амбициозные планы. В окружении атабега беженцы из
Палестины и многочисленных прибрежных городов стали поговаривать о походе на
Иерусалим. Эта цель вскоре должна была стать символом борьбы с франками.
Калиф поспешил даровать герою дня почётные титулы: «аль-малик
аль-мансур» («победоносный князь»), «заин-аль-ислам» («украшение ислама»),
«нассир амир аль-муминин» («опора главы правоверных»). Подобно всем правителям
той эпохи, Зенги гордо писал подряд все свои титулы, являвшиеся символами его
могущества. В одном из своих изящных сатирических замечаний Ибн аль-Каланиси
просит у читателей извинения за то, что он вынужден писать «султан такой-то»,
«эмир» или «атабег», не прибавляя к этим словам полные титулы. Ибо, объясняет
он, начиная с X века, появилось такое изобилие почётных имён, что его текст стал
бы неудобочитаемым, если бы он пожелал приводить все эти титулы. Сдержанно
сожалея об эпохе первых калифов, которые довольствовались превосходным по
простоте титулом «глава правоверных», хронист Дамаска приводит многочисленные
примеры для иллюстрации новых нравов и в частности точно цитирует все титулы
Зенги. Каждый раз при упоминании атабега Ибн аль-Каланиси следовало бы писать
дословно следующее:
Эмир, генерал, великий, справедливый, помощник Бога,
победитель, единственный, опора веры, краеугольный камень ислама, украшение
ислама, защитник людей, член династии, поборник вероучения, величие народа,
честь царей, опора султанов, победитель неверных, бунтовщиков и еретиков,
командующий мусульманских армий, победоносный князь, князь князей, солнце
достоинств, эмир обоих Ираков и Сирии, завоеватель Ирана, Бахлаван Джихан Альп
Инассадж Котлог Тогрульбег атабег Абу-Саид Зенги Ибн Ак Сонкор, опора главы
правоверных.
Но если отвлечься от помпезности, которую дерзко высмеивает
дамасский хронист, эти титулы тем не менее отражают то высокое место, которое с
этого времени занял Зенги в арабском мире. Франки трепетали при одном упоминании
его имени. Их смятение ещё больше усилило то обстоятельство, что король Фульк
умер незадолго до падения Эдессы, оставив двух малолетних детей. Его жена,
принявшая регентство, отправила в страны франков послов, чтобы доставить туда
известия о бедствии, которому подвергся её народ.
«И тогда во всех этих землях, – говорит Ибн аль-Каланиси, – стали
призывать людей к нападению на страны ислама».
Словно подтверждая опасения иноземцев, Зенги после своей победы
вернулся в Сирию и заявил, что готовится к широкомасштабному наступлению на
города, удерживаемые франками. Поначалу эти планы были восприняты сирийскими
городами с энтузиазмом. Но мало-помалу жители Дамаска стали размышлять об
истинных намерениях атабега, который остановился у Баальбека, как это уже было в
1139 году, и стал сооружать большое число осадных машин. А не собирается ли он
напасть на Дамаск под видом джихада?
Тогда ещё никто не знал, что в январе 1146 года, когда, казалось,
были завершены все приготовления к весенней кампании, Зенги придётся вернуться
на север: его осведомители сообщили, что Жослен Эдесский вместе с его армянскими
друзьями, оставшимися в городе, замышляет заговор с целью уничтожения тюркского
гарнизона. После победного вступления в город атабег взял ситуацию в свои руки,
казнил сторонников графа и, чтобы усилить противников франков внутри города,
поселил в Эдессе три сотни еврейских семей, чья непреходящая поддержка была ему
обеспечена.
Это тревожное событие привело Зенги к мысли, что лучше отказаться,
хотя бы на время, от расширения своего домена и постараться укрепить его. К
примеру, на большой дороге из Алеппо в Мосул обосновался некий арабский эмир,
контролировавший сильную крепость Джаабар, расположенную на Евфрате, и не
желавший признавать власть атабега. Поскольку его непокорность могла стать
безнаказанной угрозой для сообщения между двумя столицами, Зенги в июне 1146
года отправился осаждать Джаабар. Он надеялся овладеть им за несколько дней, но
предприятие оказалось намного труднее, чем ожидалось. Прошло три долгих месяца,
а сопротивление осаждённых не ослабевало.
Однажды сентябрьской ночью атабег лёг спать, предварительно
употребив большое количество алкоголя. Неожиданно его разбудил шум внутри шатра.
Открыв глаза, он увидел одного из своих евнухов, некоего Яранкаша, франка по
происхождению, который пил вино из его собственного кубка, что вызвало ярость
атабега, пообещавшего сурово наказать виновного на следующий день. Опасаясь
гнева своего господина, Яранкаш дождался, когда тот заснул, изрешетил его
ударами кинжала и бежал в Джаабар, где его усыпали подарками.
Зенги умер не сразу. Когда он лежал в полубессознательном
состоянии, в шатёр вошёл один из его приближенных. Ибн аль-Асир передаёт его
слова:
Увидев меня, атабег подумал, что я пришёл прикончить его, и
знаком попросил у меня пощады. Я же в смятении упал на колени и спросил его:
«Господин, кто сделал это с тобой?» Но он не смог мне ответить и испустил дух.
Да сжалится над ним Аллах!
Трагическая смерть Зенги, случившаяся внезапно вскоре после
его триумфа, произвела на современников сильное впечатление. Ибн аль-Каланиси
комментирует это событие стихами:
Утро увидело его распростёртым на постели,
Где его зарезал его евнух.
И хотя он спал посреди отважной армии,
Защищённый её храбрецами и их саблями,
Он погиб, и ему не помогли ни богатства, ни власть,
Его сокровища стали добычей других.
Их поделили его сыновья и его противники,
И после его гибели, его враги поднялись, держа меч,
Которым они не смели размахивать, пока он был жив.
Действительно, смерть Зенги стала концом всего. Его солдаты,
ещё недавно столь дисциплинированные, превратились в орду необузданных
грабителей. Его богатство, его оружие и даже его личные деяния исчезли в
мгновение ока. Потом его армия стала распадаться. Эмиры один за другим собирали
своих людей и старались овладеть какой-нибудь крепостью и переждать в безопасном
месте ход событий.
Когда Муануддин Унар узнал о смерти своего противника, он
немедленно покинул Дамаск во главе своих отрядов, овладел Баальбеком и за
несколько недель восстановил сюзеренитет над всей центральной Сирией. Раймонд
Антиохийский возобновил, казалось, уже забытую традицию и совершил рейд до самых
стен Алеппо. Жослен затеял новые интриги, чтобы вернуть Эдессу.
Эпопея могучего государства, основанного Зенги, казалась
завершённой. На самом деле, она только-только начиналась.
Примечания автора:
Родившийся в 1095 году, через два года после франкского вторжения в
Сирию, и умерший в 1188 году, через год после отвоевания Иерусалима, эмир Усама
Ибн Мункыз занимает важное место среди арабских свидетелей крестовых походов.
Писатель, дипломат, политик, он лично знал Нуреддина, Саладина, Муануддина
Унара, короля Фулька и многих других. Амбициозный интриган и заговорщик, он был
обвинён в том, что велел убить фатимидского калифа и египетского визиря, желая
поставить на их место дядю Султана и даже своего друга Муануддина. В любом
случае это был чрезвычайно образованный человек, обладавший проницательной
наблюдательностью и глубоким чувством юмора. Главное произведение Усамы, его
«Автобиография», была опубликована в Париже в 1893 году на средства А.
Деранбура. Это оригинальное издание, объединяющее арабский текст и его
французский перевод, перемежаемый парафразами и цитатами, а также множеством
примечаний об Усаме, его эпохе и его взаимоотношениях с франками.
Относительно рассказа о сражении у Эдессы см.: J.-B. Chabot. Un
episode de l’histoire des croisades. Geuthner, Paris, 1924.
Примечания переводчика:
1 Перевод приводится по изданию:
Усама ибн Мункыз. Книга назидания. Пер. М.А. Салье под ред. и с примеч. И.Ю.
Крачковского М.: «Восточная литература», 1958.
2 Однако Усама приводит также
примеры успешного лечения:
Был я свидетелем и противоположного этому в отношении врачевания.
У франкского короля был казначей из рыцарей по имени Барнад, да проклянет его
Аллах, один из самых проклятых и отвратительных франков. Лошадь лягнула его в
ногу, и с ногой приключилась какая-то болезнь; на ней образовались раны в
четырнадцати местах, и как только рана закрывалась в одном месте, она
открывалась в другом. Я молил Аллаха, чтобы он погиб, но к нему пришел франкский
врач, который снял с его ноги пластыри и стал обмывать ее крепким уксусом. Его
раны затянулись, больной выздоровел и поднялся, подобный дьяволу.
Еще удивительный пример их врачевания. У нас в Шейзаре был
ремесленник по имени Абу-ль-Фатх. У его сына образовалась на шее свинка, и
каждый раз, когда болячка проходила в одном месте, она открывалась в другом.
Абу-ль-Фатх поехал в Антиохию по какому-то делу и взял сына с собой. Один франк,
увидев его, спросил о нем, и Абу-ль-Фатх ответил: “Это мой сын”. — “Поклянись
мне твоей верой, — сказал ему франк, — что, если я опишу тебе лекарство, которое
вылечит его, ты не будешь брать ни с кого платы за лечение этим лекарством. В
таком случае я укажу тебе лекарство, которое его вылечит”.
Абу-ль-Фатх поклялся, и рыцарь сказал ему: “Возьми нетолченого
ушнана, сожги его, смешай с прованским маслом и крепким уксусом и смазывай этой
смесью твоего сына, пока она не разъест болячку. Затем возьми пережженного
олова, прибавь к нему жира и также помажь им болячки. Это лекарство вылечит
твоего сына”. Абу-ль-Фатх намазал своего сына этим составом, и тот выздоровел.
Раны затянулись, и он стал таким же здоровым, как и прежде. Я советовал
применять это лекарство всякому, кто заболевал такой болезнью. Оно приносило
пользу, и страдания больных прекращались.
|
